Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

Почти год, как покинул родной Форштадт Михаил Чернов, молодой, среднего роста, широкий в кости казак. Еще четверо из конвоя успели заматереть в службе. На Михаила, совсем недавно заимевшего седло в строю их полка, смотрели они с чуть уловимой лаской старших. Кого другого опека уязвила бы, заставила бы строптиво отбрыкнуться, но в Чернове почтение к старшим, природное в его среде, продолжилось желанием перенять их опыт. Привычные, что молодежь, упиваясь собственным ором, туго осваивает навык старших, казаки уважительно отнеслись к Михаилу с его расспросами. Разное повидав на своем веку, они знали, как ценно не набивать шишки на ровном месте — по крайности казаку, чья степь и так ровнехонька только у горизонта.

— Уймешься, Чернов? Пристал, право, банный лист, — ворчали для вида казаки, мысленно прикидывая уже канву очередной байки.

Это солдатова думка извечна горестью: о земле родного уезда да о доме, что встал одним венцом. А у казака отлучка мала. Случается, подзатянется и она, да все в ней не старятся. Вот и не грустит казак в седле, весел он на привале!

Видя, что конвойные нимало не интересуются им, вроде как это он придан казакам, Тамарский, не чинясь, подправил ближе.

— И как казачество относится к задуманному? — вставил свое слово в разговор подпоручик, имея в виду переселение на Новоилецкую линию.

— По-разному… — казаки поглядывали колюче, словно он подслушивал их. — У кой-которых есть желаньице. Большинство ж сомневаются. Новое.

Они ехали на закат. Кони, приученные к неторопливым казачьим разъездам, мерно переступали, успевая опускать морды щипнуть травицы, фыркая от перебивающей все здесь полыни. Густеющее за спинами небо заставляло оглядываться. Но на передке светлая часть его, подчеркнутая жирным малиновым мазком, развеивала находящую тревогу.

— Что тебе лампас! — восхищенно проговорил Рожков.

Горшков, красивый, лет за тридцать казак, с глубоко сидящими, мгновенно темнеющими злобой глазами, не говоря ни слова, стал наклоняться к земле, отъезжать на десятки шагов в сторону и наконец твердо заявил:

— Шайтановы дети! Побери их всех!

— Киргизцы?! — ахнул Тамарский. — Много?

— Воры… Понимаю, трое, не боле. Лошадей угоняют. Близехонько, думаю. Надо б сыскать… Позвольте, ваш-бродь?

Подпоручику хватило смелости и ума добиваться уважения казаков поступками. К тому ж он представил, как отпишет друзьям о столь романтическом деле. Да и скучно!

Возглавляемые Горшковым, все шестеро стали взбираться по склону холма, не ожидая, что уже по ту сторону, на дне мокродола, отдыхают конокрады…

По заведенному Пограничной комиссией обычаю, перехватившим воров полагался полтинник с лошади и таковой же с имущества, превышающего сто рублей.

Казаки заметно оживились.

Тот же день для уехавших косить малороссов начинался иначе. К речке они подобрались по сходившей росе, оттого и утреннюю упряжку пришлось подзатянуть.

Навострив косу, Петро встал на зачин. Пожалуй, имелись и получше косцы, но так рьяно принялся он водить, бросая косу от плеча к плечу, что желающие первенствовать отступились.

— Ужо, Петро, подрежем пятки! — шутили они с долей обиды.

Ответствовал им свист да убегающий валок.

Азиатское солнце в летнюю пору зло. В зените настоящее ярило. Еще задолго до пекла нехитрое степное зверье начинает тяжело дышать, а потом и вовсе втягивается в норы. Люди же утирают взмокшие лбы, чаше откладывая работу, запрокидывают ковшики, жадно глотают воду. Щурятся на белый шар, дрожащий в перегретом воздухе, ложатся на пол в прохладных домах. Случившимся быть в степи большая удача оказаться у родника или какой-никакой речонки.

В краю, где с утра зацветшее к вечеру может иссохнуть, где только пыльный перекати-поле не просит о дожде, что, отгрозовав над вешними ручейками, надолго теряется в расщелинах Каменного пояса, только здесь понимают пойменный луг или покос вкруг озерка, что к середине лета больше смахивает на лужу. Жители крепостей Татищевой, Нижне-Озерной, Рассыпной готовы забираться верст за двадцать пять, лишь бы травы были сочны и густы. Здешние казаки, чей достаток, как туша на крюке, держится на скотине: коровах, овцах, а к ним паре строевых коней и рабочей лошаденке. С заедающей душу заботой, как бы не оказаться зимой с пустыми вилами, казаки величайшим достоянием передают младшим право на травообильные пажити, которыми владеют по большей части с первозаселения по среднему течению Урала казачьих обществ.