Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

Он думает о Фелиции, которая ждет, когда он вернется домой, ждет новостей о сиротах из приюта неподалеку, которых она опекает.

Перед ним лежит приказ о депортации, оставленный Хофле. Он должен поставить на нем свою подпись, иначе его расстреляют. Выбора нет.

И все же протест возможен. Он еще может отказаться. В ящике стола спрятана небольшая коробочка с капсулой цианида, которую он хранил на случай, если нацисты заставят его действовать против совести.

Он берет со стола ручку и чистый лист бумаги и начинает письмо своей любимой Фелиции.

Я бессилен. Мое сердце разрывается от горя и сострадания. Больше не могу этого выносить. Они требуют, чтобы я своими руками отправил на смерть детей моего народа.

Он выдвигает ящик большого дубового стола и смотрит на прямоугольную цинковую коробку внутри. Щелкает, открывая крышку. Маленькая, безобидная на вид капсула. Пора. Не доверяя ногам, он не спускается по лестнице сам, а звонит дежурному секретарю.

– Не могли бы вы принести стакан воды, когда будет свободная минутка?

Он видит, что она заметила, как сильно он дрожит, когда берет стакан, и пытается улыбнуться, благодаря девушку. Она закрывает дверь, и вскоре снизу слышится ровный стук ее печатной машинки. Он представляет Фелицию в день, когда впервые встретил ее. Представляет детей на игровой площадке.

Чуть позже кассирше в комнате за стеной кажется странным, что телефон Чернякова звонит не переставая. Она думала, что председатель на месте, работает допоздна у себя в кабинете. Женщина подходит к двери, прикладывает ухо, затем входит.

Кажется, что Черняков спит, положив голову на стол. Он и раньше иногда мог вздремнуть прямо за столом, по ночам его мучают бессонница и тревожные мысли. Она трогает его за широкую спину, зовет, но он остается неподвижным.

Мгновение спустя она вскрикивает и отступает назад. Председатель Черняков мертв.

Раннее утро следующего дня, больше похожего на осенний. Под холодным пасмурным небом Корчак с небольшой группой людей собрались на кладбище Генся. Семейный участок Черняковых расположен посреди ровных рядов ухоженных каменных плит, но и сюда ветер доносит едкий запах негашеной извести из общих ям, где в несколько слоев лежат тысячи обнаженных трупов.

Корчак произносит короткую речь в память о Чернякове, о том, что он сделал и что пытался сделать для своего народа. После похорон доктор с тяжелым сердцем возвращается в малое гетто. Сегодня у него полно забот, предстоит решить массу проблем. Некоторые сотрудники приюта по-прежнему изо всех сил добиваются его ухода с поста, чтобы снова продолжить воровство провизии с детского стола. Они написали в гестапо донос на Корчака, будто бы он не зарегистрировал случай тифа, а за такое нарушение полагается расстрел.

Он спешит в юденрат, чтобы разобраться. Какими бы хитрыми ни были эти мошенники, он их перехитрит.

Предсмертную записку Чернякова ему не показали.

Весть о самоубийстве Чернякова повергла всех обитателей гетто в панику. Значит ли это, что они действительно обречены? Но ведь бояться должны только неработающие, бесполезные люди?

Никто не знает, чему верить. Каждый всеми силами пытается получить свидетельство о работе в надежде, что таким образом он и его семья будут спасены. Испуганные, голодные, ничего не понимающие люди носятся по ветреным улицам в поисках справки, часами выстаивают в очередях у фабрик и офисов.

Ни у кого нет времени глубже взглянуть на происходящее, люди не решаются массово саботировать приказы нацистов. Ведь такой шаг означает верную смерть. В оккупированной Европе нигде никогда не оказывали массовое сопротивление нацистской власти.

Около четырех часов Мишина бригада возвращается в гетто. После работы он спешит к Софии, отнести хлеб, который у них совсем закончился. На улицах стоит непрерывный гул, к Умшлагплац несутся грохочущие грузовики, заполненные людьми. Когда мимо проезжает грузовик и охранник ради забавы, наугад, стреляет в толпу, Миша прижимается к стене, а затем ускоряет шаг. Неужели облава была на улице у Софии?

Когда из Люблина прибыли гестаповские боссы вместе с украинскими и латышскими солдатами, в гетто начался настоящий, невиданный ранее террор. Расстрелы и жестокие избиения стали обычным явлением. Все рассказы об ужасах в Люблине оказались правдой. Теперь это ясно всем. Приехавшие охранники, закаленные опытом уничтожения Люблинского гетто, отличаются неимоверной жестокостью.