Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

– Флакон с морфином и один шприц, носок с песком для прогревания ушей, соленая вода для полоскания горла, и все. Эстерка такая молодец. Умница, хотя всего лишь стажерка, и дети любят ее. Ну а что касается остального, одежды у детей достаточно. Но вот без картошки плохо, как бы она сейчас пригодилась, еды осталось совсем мало.

– А как с деньгами?

– В основном из гетто, но много ли люди могут дать в наши дни? Богатые беднеют. Бедные нищают. Хожу по благотворительным обществам.

– Пора уже мне начать выходить, снова вести переговоры, навещать друзей.

– Еще рано. Прежде чем выходить, вам нужно окрепнуть. Ведь это опасно.

С улицы доносится лязг и звон арийских трамваев, идущих через гетто. Корчак поднимает жалюзи и смотрит вниз на знакомые красные вагоны, в которых люди едут домой с работы. К нему подходит Стефа, она смотрит вниз, на стену, которая тянется по обеим сторонам трамвайных путей, ведущих в арийскую часть Варшавы.

– Закрыли нас в гетто. Кто бы мог подумать?

– Я не знала, как объяснить детям, почему заделали ворота. Здесь началась паника. Никто этого не ожидал. Я никогда не привыкну к тому, что теперь не могу видеться с нашими польскими друзьями.

– Но они не перестали быть нашими друзьями. Да и немцы в душе хорошие люди. Однажды они поймут, что творят здесь нацисты от имени немецкого народа, и ужаснутся. И тогда сразу же остановят это безумие.

– Может быть. А может быть, в остальной Европе узнают, что здесь происходит, и вмешаются.

Он берет ее за руки.

– У наших детей одно-единственное детство, и мы будем делать все, чтобы оно было счастливым и безопасным.

Чтобы набраться сил, несколько дней доктор остается дома с детьми, иногда сидит на дворе под нежарким солнцем, пока они играют рядом. Внутренний двор образуют главное здание бывшего училища и его жилая часть из нескольких квартир. В них живут немецкая вдова, молодой учитель иврита и еще несколько семей. Двор считается самым ухоженным и чистым в гетто. Маленький мир внутри большого.

С Михаэлем, учителем иврита из дома напротив, Корчак пробирается сквозь огромную толпу на базаре. Прямо на улице люди торгуют убогим скарбом, вокруг множество нищих в жалких лохмотьях. Крики торговцев, пение уличных музыкантов сливаются в жуткую какофонию, на изможденных лицах лежит отпечаток голода.

Доктор проходит мимо бесчисленных уличных артистов.

На улице Тломацкой он останавливается перед Большой синагогой. Двери синагоги заперты, на них висят цепи, и канторы поют прямо на ступенях, чтобы получить хоть какие-то гроши.

Улица Кармелицкая – узкая, как горлышко бутылки, так переполнена людьми, что Корчака выталкивают с тротуара, когда толпа внезапно несется куда-то в панике. Михаэль тянет его за рукав, и они едва успевают скрыться в дверном проеме. По улице в направлении тюрьмы Павяк проносится черный фургон. Охранник, высунувшись из окна, бьет прохожих дубинкой, усыпанной острыми гвоздями. После этого одна из женщин, шатаясь, встает с мостовой, ее голова залита кровью.

Вот что такое гетто. Квадратная миля ада, в которой полмиллиона человек медленно умирают с голоду. Прислонившись к стене, Корчак переводит дыхание, затем они с Михаэлем возвращаются к маленькому оазису, в республику детей в доме номер 33 на улице Хлодной.

София спускается по ступенькам Львовского университета. В прохладном сумраке наступающего вечера еще не стихли голоса птиц. Она обводит взглядом деревья вокруг площади, и ей кажется, что наконец-то появилась какая-то надежда на лучшее. Уже мгновение спустя София торопливо уходит по узкой улице к своему дому, кутаясь в пальто.

Быть может, сегодня ее ждет письмо от родных. Так давно не получали они с Мишей весточки из Варшавы.

На узкой улице появляется черный квадратный фургон. Руки у Софии становятся горячими и липкими, но она заставляет себя не торопиться, идти спокойно. Лучше не привлекать к себе внимание НКВД, советской полиции.