Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Комитет по рассмотрению заявлений желающих получить землю… все же надо бы образовать.

— А зачем? — метнул Кордаш хмурый взгляд на Шандора. — Сами справимся!

Вошла высохшая, сморщенная старушка, спросила, где Кордаш. Увидев его, она старчески запричитала, жалуясь на то, что дома нечем топить, нет ни харчей, ничего, хоть шаром покати. Зять — в солдатах, о нем ни слуху ни духу, а дочь с внучком хворают. Весь дом лежит на ней, измаялась от забот…

Кордаш внимательно слушал нескончаемые жалобы старухи. На лице его не отразилось ни малейшего признака нетерпения; более того, он даже как бы поощрял ее своим сочувственным взглядом: дескать, говори, выкладывай все, что наболело на душе!.. Все его существо выражало искреннее сочувствие старухе.

Глядя на этого преисполненного сострадания человека, так близко к сердцу принимающего чужое горе, я проникся к нему глубокой симпатией.

— Ладно, тетушка Ванцак. Не горюй, поможем! — И ласково погладил заострившиеся плечи старушки, словно перед ним стояла его мать. — У нас еще есть что-нибудь на складе? — спросил он Габора Йенеи.

— Все распределили подчистую.

— В таком случае заготовь две бумажки на реквизицию. Одну в барскую усадьбу, другую Юхошу. И пошли с ней двух человек.

Шандор, все еще молча стоявший у стола, шевельнулся:

— Почему туда?..

— А куда же? — бросил старик колючий взгляд на него. Мне стало ясно, что в отношениях этих людей не все ладно, не иначе черная кошка между ними пробежала. — Мы можем посылать своих людей только туда, где есть что реквизировать.

— Да не про то я… — замялся Шандор. — Но если пса без конца дразнить, он не только огрызаться, но в конце концов и кусаться начнет.

— Тогда мы ему клыки выбьем…

Шандор молча вышел.

Кордаш, качая головой, посмотрел ему вслед, хотел было что-то сказать мне, но передумал и промолчал.

В управе становилось все оживленнее. Входили преимущественно мужчины, но пришли и несколько женщин. Бедно одетые, они принесли с собой пахнущую землей и весной свежесть мартовского дня. На их лицах я тоже заметил отпечаток нетерпеливой оттепели, предвещавшей весеннее пробуждение: видно, отлегло от сердца, страх прошел. Люди выстроились у соседнего стола и, все еще робея и переминаясь с ноги на ногу, подталкивали друг друга, дескать, иди ты первый.

— Может, я могу быть чем-нибудь полезен? — спросил я Кордаша.

Но старик вместо ответа стал подбадривать людей, становившихся в очередь.

— Смелее, товарищи! Записывайтесь на землю!

В управу в сопровождении двух вооруженных стражников вошел Пишта Пейко, известный на все село сквернослов; у него забористое словцо в любую минуту готово было сорваться с языка, ибо от самой непристойной брани у него, как говорится, было «тесно во рту».

Пишта орал во всю глотку:

— Кто я вам такой, в господа бога вашего?.. Жулик, что ли? Ишь чего удумали — вести меня под стражей, как вора! — И он разразился отборными ругательствами. Я поздоровался с ним, но он даже не ответил. Видимо, был слишком поглощен смачной руганью либо и меня причислил к сонму своих недоброжелателей — виновников его неслыханного позора.

— Тише! — рявкнул старый Кордаш, перекричав даже не в меру расшумевшегося Пишту Пейко, и со всего маху ударил ладонью по столу, покрытому зеленым сукном. Из сукна пыль поднялась столбом. — Как ты ведешь себя перед директорией?! Разве ты посмел бы так безобразничать при старом начальстве управы?! При старшем писаре?!

— Но вы не старший писарь и не указ мне! Вы всего-навсего… — И он выпалил крайне непристойное ругательство. Выстроившиеся у соседнего стола женщины стыдливо отвернулись. Даже Пишта, по-видимому, понял, что переборщил, и немного сбавил тон: — Какое преступление я совершил?

— Ты орал на все село, мол, не стану записываться на землю, — сурово сказал Кордаш.

— А коли я не желаю? Разве обязательно?

— Земля у тебя есть?

— Вы же знаете, что нет ни клочка!

— В таком разе почему не хочешь записаться?

— Не желаю, и все тут!

— А соображает ли твоя дурья башка, что, отказываясь, ты становишься пособником классового врага? — Кордаш встал и угрожающе приставил свой указательный палец к груди Пишты. — А знаешь, что за это полагается? — Всем своим видом с указующим перстом он напомнил мне грозную фигуру на известном плакате памятного 1919 года с надписью: «Притаившийся в потемках контрреволюционер, трепещи!»

Обвинение в пособничестве классовому врагу, казалось, несколько озадачило Пишту. Он пустился в пространные рассуждения, дескать, он и не говорит, что земля ему не нужна, но не желает получать подачку. Ему-де земля по праву полагается! По справедливости! Потому как деда его — старшего пастуха у бар Вёльдеши — при расчете подло надули. Кругом обошли, ни с чем оставили. Так вот ему, мол, за это и причитается земля. Зачем же ему записываться? Ему земля без записи полагается, по справедливости!