Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Телега… паприка… — говорила она, продолжая стоять посреди комнаты, как дирижер перед оркестром.

— Мамуля! Телочку!.. — визжала маленькая Марта. — Еще разок телочку!..

Мне стало невмоготу от сознания своей отчужденности.

Сбросив с себя перину, я вскочил с постели и в пижаме выбежал на середину комнаты. Юлишка, жена Шандора, стыдливо отвернувшись, вышла за дверь.

— Пажи! Денщики! Где мой мундир? — воскликнул я, подхватив сползающие пижамные штаны. — Где мои регалии? Где моя сабля? — И, приседая, похлопывал себя по бедрам. — Я хочу предстать пред ясны очи его превосходительства президента Кордаша! А то, чего доброго, он еще упрячет меня в кутузку за то, что я не нанес ему визита вежливости. Подайте мой парик! Так приказал Пишта Верок!

Я имел большой успех.

Марта, как мне показалось, даже позавидовала мне, потому что, запечатлев, подобно героине средневековой рыцарской драмы, прощальный поцелуй на моем челе, прошипела мне на ухо:

— Ты бы хоть брюки надел!

Дверной проем загородила чья-то громадная фигура, на какое-то мгновение заслонив собою свет, проникавший через него. Это пришел Михай Юхош, тесть Шандора.

— Можно войти? — Поздоровались. — Нельзя ли полюбопытствовать, что здесь за потеха, с чего бы такое веселье? Я тоже бы не прочь малость посмеяться. — В его манере держаться, говорить, как и прежде, сквозила этакая панибратская высокомерность, оттенок горделивого превосходства, но былой самоуверенности уже не было, чувствовалась какая-то натянутость, нарочитость.

Марта попыталась и его вовлечь в общее веселье.

— Дядюшке Михаю закрыт доступ в партию мелких сельских хозяев, — смеясь, сказала она, указывая на Юхоша, — ему не дал на то разрешения товарищ Кордаш.

Но Юхош не засмеялся.

— А, это о моем свойственнике? — процедил он с нескрываемой неприязнью и даже с оттенком презрения. — Чертовски башковитый мужик. Ума палата. Только надолго ли хватит? Неровен час, и к ответу призовут, а заодно вправят мозги и его пособникам. Вот ведь в чем дело-то! — Предостережение явно адресовалось Шандору, однако тот пропустил его мимо ушей. Тогда Юхош обратился прямо к нему: — Ты бы сказал Кордашу, что перед моим домом он зря палит. Все равно не устрашит. Я не из пугливых. От страха разбегаются разве только те несколько кур, что по его милости мне оставили. Бедняжки перестали даже нестись с перепугу.

Марта чуть было не прыснула со смеху над этой тирадой, но сразу же осеклась, не встретив ничьей поддержки. Все молчали. Тетушка Балла опасливо поглядывала то на сына, то на Юхоша. А Юлишка, вернувшаяся в комнату вслед за отцом, тихонько всхлипывала.

— Не реви! Чего нюни распустила! — одернул ее Шандор.

Веселье сразу как ветром сдуло.

Юхош пожал мне руку:

— Из Пешта прибыли? Из Пешта, значит? Не мешало бы вам присмотреться ко всему, что здесь творится.

Я невнятно пробормотал, что, мол, у меня нет никаких официальных полномочий, но он сделал вид, будто не расслышал.

— Окажите милость, ответьте мне, можно так сделать или нельзя? Зять одно твердит, дескать, ни в коем случае нельзя! — И стал доказывать, что за ним полагается оставить по декрету не меньше двухсот хольдов земли. Поскольку он-де крестьянин-землевладелец. (Судя по всему, он вдоль и поперек проштудировал декрет о земельной реформе. И я никак не мог понять, каким образом ему удалось так досконально изучить его.) Правда, столько земли у него отродясь не было. Но вот барыня предложила добавить ему хольдов сто пятьдесят.

Шандор, досадуя и все больше нервничая, слушал рассуждения тестя и то и дело бросал реплики: «Да помилуйте, отец!», «Перестаньте же, право!», «И как только может прийти в голову разумному человеку такое?»

Но Юхош не обращал на его реплики никакого внимания и знай твердил свое. Отношения между ними никогда не отличались особой близостью, ну а теперь вконец испортились.

Михай Юхош, когда я принялся убеждать его, что о подобной дарственной записи и речи быть не может, ибо это будет означать не что иное, как обход декрета, и на меня стал смотреть исподлобья, подозрительно. Он упрямо повторял, что ему полагается по декрету двести хольдов земли и он, дескать, знать ничего больше не знает… Хоть и слыл он человеком понятливым, но сейчас оказался неспособным уразуметь простейших вещей. Шея его вздулась, побагровела, глаза налились кровью, и он упорно твердил свое. Привяжется к одной фразе и повторяет ее без конца. Вот вроде этой, например: