Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

На поезде я добирался туда больше чем полдня, а раньше на дорогу уходило около трех часов. Воздушная тревога… Воздушная тревога… Мы часами простаивали на открытых путях, то на одном, то на другом перегоне. Однажды нас даже согнали с поезда: на состав налетели три самолета. Вся масса пассажиров, высыпав из вагонов, разбежалась кто куда. Люди залегли прямо на железнодорожной насыпи, в канавах, укрылись на кукурузном поле. Все окрест в этот хмурый осенний день, вплоть до свинцово-серого неба, огласилось ревом детей, исступленными криками и воплями насмерть перепуганных женщин.

Какой-то здоровенный детина — я почему-то принял его за торговца скотом — во весь свой огромный рост стал на железнодорожной насыпи и, потрясая поднятым кулаком, орал что есть мочи:

— Бегите подальше! Прячьтесь, скоты! Укрывайтесь!

Он был таким же пассажиром, как и все, ехал в одном купе со мной, сидел скромно, молча и всю дорогу ел; но теперь он вдруг возомнил себя вожаком. Причем выполнял эту роль с рвением и явным удовольствием.

К счастью, все обошлось благополучно. Штурмовики, сделав несколько заходов, с ревом проносились над крышами вагонов. И лишь один из них открыл пулеметный огонь, да и то по паровозу. Полученные им несколько пробоин не помешали нам ехать дальше.

Через несколько километров мы снова остановились.

Это было неуверенное передвижение вслепую. И поезд словно чувствовал это, то и дело жалобно повизгивая тормозами. Нормальный ход жизни был нарушен, царила полнейшая неразбериха. Даже одна эта поездка, не принимая во внимание ничего другого, о чем я знал из собственных наблюдений, убеждала в этом. Но люди не могли обойтись без элементарного порядка, регламентирующего жизнь. Они благоговейно внимали словам «торговца скотом», теперь уже ставшего разговорчивым. Он и сейчас уплетал за обе щеки, уминая еще большие куски, успевая между своим основным занятием ораторствовать.

— Мы эвакуируем население, вывезем всех с равнины между Дунаем и Тисой. Немцы собираются применить там свое чудо-оружие… На сто километров вокруг оно все замораживает. Не успеешь глазом моргнуть, — заключил он, отхватив ножом огромный кусок окорока.

В купе сидела еще молодая женщина с маленьким ребенком на руках. Она испуганно вскрикнула, прижав ребенка к груди.

В вагон вошел унтер полевой жандармерии вместе с вооруженным штурмовиком-нилашистом. Проверка документов. Пассажиры умолкли и уставились в окна. Один только «торговец скотом» разглагольствовал:

— Много зайцев и дезертиров, господин унтер? Никакой им пощады, так их растак!

Но жандарм даже не удостоил его взглядом.

— Есть здесь евреи? — спросил нилашист.

— Они только на скорых разъезжают. В пульмановских вагонах, — балагурил «торговец скотом».

Я волновался. Правда, Бела Сёч, который выдал мне «командировочное удостоверение», клялся, что этот надежный документ не подведет, даже сам Салаши принял бы его за настоящий; но тем не менее я чувствовал себя не совсем уверенно. Рядом со мной, забившись в угол, сидел черноволосый молодой человек; он всю дорогу дремал. Возможно, даже во время воздушного налета. Сейчас он очнулся и намеревался выйти.

— Вы куда? — рявкнул на него жандарм.

— По нужде.

— Сначала предъявите документы! Небось в штаны не наложите! Или уже успели? — И рассмеялся с добродушной снисходительностью.

Молодой человек сделал вид, что полез за документами. Затем вдруг толкнул жандарма в грудь. Тот свалился на колени «торговца скотом»; оттолкнув с дороги и нилашиста, молодой человек выскочил из купе. Поднялась невероятная суматоха. Женщины начали визжать. Жандарм, чертыхаясь, с трудом встал и, бряцая саблей, вместе с нилашистом бросился вдогонку за беглецом.

— Выпрыгнул!.. На ходу соскочил! — истерически завопила одна из женщин. Ее вопль напоминал вой собаки, почуявшей беду.

Послышался треск выстрелов из автомата. Поезд, резко затормозив, с отчаянным визгом и скрежетом остановился. Вещи попадали с багажных полок, люди повалились друг на друга. В купе поднялась паника: пассажиры хотели выскочить, но «торговец скотом» своей тучной, массивной фигурой загородил выход из купе и заорал благим матом:

— Никого не выпущу!

Люди мало-помалу успокоились, водворили вещи на полки и сидели молча. Только молодая женщина с ребенком плакала, тихонько, жалобно, и баюкала своего младенца. Словно пела ему колыбельную песню. Возле вагонов по насыпи с криками бегали какие-то люди, похрустывала под ногами галька. Жандарм неистово ругал проводника и машиниста.