Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Прошу прощения, — сказал Фодор, глядя на часы и вставая. — Мне пора на дежурство… — И вышел.

— Поезжай на тридцать втором! — крикнул ему вслед Балта. Затем обратился к Келлнеру: — Ну так что же дальше?

— А то, — сказал Келлнер, допивая свой бульон, — что началась эпоха нового переселения народов. Разумеется, в переносном смысле.

— Вот именно! — одобрил очкастый.

— Разбойничья фашистская идеология неизбежно захлестнет Европу. Возможно, даже часть Азии. Останутся одни островки. Что касается линии Мажино, то, по-моему, она лишь в том случае будет чего-либо стоить, если за ней в срочном порядке удастся возвести вторую линию Мажино, идеологическую. Удастся ли? — Он развел руками. — Посмотрим… — Он сделал многозначительную паузу, потом добавил: — Если же я не прав и война все-таки разразится… — Он не закончил фразы. И она нависла над нами, как скала над стремниной. Было в ней нечто угрожающее и вместе с тем уродливое.

В столовой, оклеенной обоями в стиле барокко, за великолепно сервированным столом сидит группа людей. И в то время, когда лакей с бесшумной элегантностью молча ходит вокруг стола, предлагая гостям все новые яства, и приглушенно позвякивают столовые приборы, люди спокойно говорят о надвигающейся катастрофе, несущей смерть.

Перед моими глазами мелькают кадры недавно просмотренной кинохроники. Испания. Горящий город… Обезумевшая женщина устремилась навстречу машине, прижимая к груди ребенка… ее растрепавшиеся волосы развеваются… Такое впечатление, что они тоже горят…

— А Герника? — набросился я на Келлнера. — Как она увязывается с иррационализмом?

Сделав удивленный вид, он поморщился, как человек, отмахивающийся от назойливой осы.

— А кто же тут говорил о Гернике? — спросил он.

— Зато народ говорит! — наступал я, чтобы у них не возникло впечатления, что ужин съеден мною незаслуженно. — В Андялфёльде, в Уйпеште, во Франции… в Советской России!.. Не о том ли надобно подумать, как предотвратить подобное?

Стало тихо. На меня смотрели с изумлением. Один лишь Геза упорно продолжал есть. Графиня улыбалась. Вернулся Фодор.

— Данциг! Данциг! Данциг! — крикнул он. — Однако Чемберлен заявил, что Польшу в обиду они не дадут.

Это отвлекло внимание от меня, внесло разрядку.

— Венгрия! — предсказал Балта. — На очереди Венгрия.

Тишину нарушил чей-то вздох, похожий, скорее, на стон.

Возразил один лишь Фодор:

— Оставь, пожалуйста! Где тут логика? Мы и так у Гитлера в кармане.

— В кармане, но не в брюхе. Это разные вещи!

Молчавший до сих пор Бела Холлан, свирепо оглядываясь из-под свисавших на лоб волос, заговорил:

— Зачем понадобился нам Северный край! К чему нам Прикарпатье! И нужна ли вся эта шовинистическая болтовня о великой тысячелетней Венгрии! Самого обыкновенного швабского гуся превратили в венгерского коршуна, так называемого турула [48] Разновидность коршуна, тотемистическая птица у древних венгров. . Юстиниан Шереди [49] Шереди, Юстиниан — кардинал, глава католической церкви в Венгрии до 1945 года. из безвестного словацкого парнишки превратился в верховного государственного знаменосца! Десятки тысяч хольдов земельных угодий принадлежат церкви, кичащейся тем, что она прибежище бедных и обездоленных. А на животе у голодного мужика трианонская траурная лента [50] Имеется в виду Трианонский мирный договор, навязанный Венгрии державами Антанты в 1920 году. . В руках у рабочих приводящее в ярость иных красное знамя! — Он возвысил голос, словно читал проповедь. — Гитлер — сатана. Но сатана — извечное испытание, ниспосланное человеку богом! Мы не выдержали этого испытания! — Закончив свою речь, он стал усердно накладывать из блюда, которое лакей держал перед ним.

Я смотрел на лакея. Кто он? Откуда? Где родился? Понимает ли, о чем говорят? И интересно, что он думает? Мне хотелось перехватить его взгляд; может, даже сообщнически обменяться с ним улыбкой. Но его гладко выбритое лицо проплывало над нами, как неведомая планета. «Этот, — подумал я, — не имеет происхождения. Не было у него ни отца, ни матери». Эта мысль рассмешила меня.

Фери Фодор, сидевший между мной и Гезой, удивленно посмотрел на меня:

— Что-нибудь произошло, пока я отсутствовал?

— Выяснилось, что у лакея не было ни отца, ни матери. — Мне едва удавалось подавить новый взрыв смеха.

— Похоже, за мое отсутствие ты успел рехнуться.

Лакей обносил гостей жарким и какой-то странной, неизвестной мне темно-красной массой на другом блюде. Я покосился на Гезу — он тоже смотрел на блюдо, озадаченный и растерянный. Дело начинало принимать неприятный оборот. Он отказался. Я тоже не взял. Геза украдкой взглянул на меня и, когда я тоже пропустил блюдо дальше, облегченно вздохнул и улыбнулся мне. Правда, подумал я, можно понаблюдать, как поступят другие, но тут же с досадой отбросил эту мысль.