Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Хозяин слонялся по гумну, но, за что бы ни принимался, тут же все бросал и краем глаза поглядывал на Пишту. Что ни говори, этот парень не чета другим работникам. И рассуждает разумно, да и глаз у него острый. Хозяина так и подмывало отозвать Пишту в сторонку и хорошенько расспросить, правда ли все то, что про него болтают, но присущее ему высокомерие удерживало его от подобного шага. Словом, хозяин слонялся по гумну. И если даже и замечал, как пригоршня непровеянного зерна вместе с половой нет-нет да и плеснется на кучу чистой пшеницы, то, стиснув зубы, терпел и молчал.

Ему не давала покоя и другая мысль: знает ли Пишта о его участии в лиходействе, которое сотворила пьяная орава под водительством Анти Хедеши в день Маришкиной свадьбы? Вспомнив о Хедеши, он решил непременно расспросить его об этом парне. Мирскому старшине наверняка кое-что известно.

Пишта не обращал никакого внимания на слонявшегося вокруг да около хозяина, так как был поглощен своими мыслями. Словно в полусне слышал он монотонное шуршание льющегося зерна. Он по колено утопал в пшенице, и падавшие зерна, как бы резвясь, щекотали его оголенные икры.

Пишта не чувствовал ни малейшей усталости. Он любовался тонкой, словно живой, струей пшеницы, следил за игрой ветра, который то налетал стремительным вихрем, то покорно затихал. Как ловко отделяет ветер одно зерно от другого — налитое, тучное от хилого, захиревшего… и все происходит так потому, что этого хочет он, Пишта. От его воли, от движения рук зависит, попадет ли полова вместе с добрым зерном или нет… Неужто покоряться ветру, его прихотям? Это он, Пишта, движением рук повелевает ветром, по его воле разъединяются, чтобы никогда уже не соединиться, колосья.

Пишта смотрел на выраставшую у его ног груду пшеницы, на скопившуюся чуть поодаль полову. Зерно к зерну, шелуха к шелухе — должно быть, так уж заведено. Но заведено людьми! Ведь природа сотворила только самый пшеничный колос, зародыши зерен сожительствуют в нем и вызревают вместе, пока по воле людей колос не станут мять конские копыта. Так вот и сами люди: одни — зерно, другие — охвостье, третьи — шелуха. Нет, быть того не может, не шелуха они с Розкой, не охвостье! Перед ним возник светлый облик Розки, он вспомнил ее ласковый взгляд и вдруг почувствовал прилив невыразимой нежности. Волей судьбы они с Розкой оказались вместе и теперь неразрывно связаны друг с другом.

Пишта еще раз посмотрел на небо. Неужто никогда не наступит вечер? Глядя на мягко светившийся диск предзакатного солнца, Пишта снова невольно вспомнил озаренное ласковой улыбкой лицо Розки. Какая усталая и грустная улыбка была у нее на лице, когда он в последний раз ее навестил. Она прощалась с ним, как это заходящее солнце прощается с летом. Быть может, у нее какое-нибудь горе? Или она чем-то огорчена? Надо будет у нее расспросить и утешить. И как-то вдруг успокоившись, он стал работать прилежнее, держал корзину так, чтобы зерно лучше отделялось от половы: пусть отделяется то, что должно отделиться, и соединяется то, что должно быть вместе…

С соседнего тока вывели лошадей и пустили пастись на луг. Работники вместе с хозяином вилами сгребали солому в кучу, укладывали ее в ометы, а затем наполняли мешки чистым зерном. Со скирд сбрасывали снопы, их подхватывали на лету, расстилали на току.

Ветер подымал пыль от соломы, похожую на мелко истертое в порошок золото, она блестела в косых лучах заходящего солнца. Усталость сделала всех молчаливыми. Люди были измучены изнурительным трудом и недосыпанием.

Вдалеке, на сжатом поле, паслась стая гусей. Взмахивая крыльями, гуси хотели было оторваться от земли, но их грузные тела тут же плюхались на жнивье. Большие распластанные крылья отливали на солнце белизной. Гуси щипали друг друга и неистово гоготали, и это гоготание скорее походило на прощальные крики их диких сородичей. А вон там подросток-свинопас, чертыхаясь и чуть не плача с досады, гонялся за свиньями, которые то и дело забирались в кукурузное поле. Вот одна из них, ухватив увесистый початок, стремглав мчится прочь, спасаясь от хлесткого бича, и, остановившись неподалеку, хрюкая, поглядывает на мальчишку-свинопаса, который в бессильной ярости носится по полю.

«Скоро ли наконец настанет вечер?» — в который уже раз спрашивал себя Пишта. Он решил отпроситься у хозяина и наведаться в село, оттого ждет не дождется конца работы.

После той памятной встречи, когда случай свел его с Маришкой ночью на дороге, у него осталось такое ощущение, будто они расстались навсегда. Их прощальный поцелуй как бы венчал расставание.