Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Хочу семьей обзавестись и жить неразлучно с детьми и женкой. Чего впустую мыкаться по белу свету? Жить отдельно от семьи — последнее дело.

Молчание, которым были встречены все его доводы, начинало раздражать Пишту. Его так и подмывало накричать на всех, затеять ссору. Но затевать ссору ему все-таки не хотелось, он встал, давая понять, что собирается домой. Его не стали удерживать. Розка, накинув на плечи платок, пошла проводить его до ворот. У калитки они на прощание молча пожали друг другу руки, но ни один из них не хотел уходить первым.

— Ну чего они пристали… — пробормотал Пишта, как бы оправдываясь.

— Так ведь уговор был, что ты пойдешь, а осенью…

Она не договорила, что должно произойти осенью, видимо, посчитав это сейчас неуместным.

— Небось не худо будет, коли я останусь? И тебе и мне не худо…

Хоть было темно, но Пишта мог разглядеть выражение ее лица. В голосе Розки слышалась покорность: «Как сам хочешь. Будет тебе хорошо, и мне хорошо будет…»

Что это? Неужто бесстыдница оттого и смиренна, что совершила непростительный грех? Потому и глядит на него так скорбно и обращается к нему с такой несвойственной ей печалью в голосе? Что это с ней? Ну хоть бы возразила ему! Куда там, такое важное дело, а она покорно и смиренно говорит: «Как сам хочешь…»

— Уж ты брось: коли мне хорошо, то и тебе хорошо. Что-то я такого за тобой не замечал.

Пишта сказал это нарочито, пусть, мол, поплачет! Но Розка только промолвила тихо, почти шепотом. Голос у нее был печальный, полный душевной боли:

— Ведь все равно не сделаешь, как я хочу…

Ну это уж слишком!

— Покойной ночи! — процедил Пишта сквозь зубы. Круто повернувшись, он быстро зашагал домой. И с каждым шагом в нем нарастал гнев и возмущение, через какое-то время все в нем уже клокотало, словно ему бросили в лицо самые обидные, самые оскорбительные слова. Он даже не оглянулся назад, стоит ли у калитки Розка. Может, окликнет его, остановит? Нет, она, наверное, плачет, припав к дверному косяку…

Так-так, выходит, его хотят прибрать к рукам, вертеть им по-своему? А коли правду говорить, они действительно заранее условились, что нынешней весной он пойдет с артелью на земляные работы, а осенью, когда вернется, они справят свадьбу. Уговор, конечно, был. Однако почему он не может передумать? Вот взял да и передумал. Разве он не волен собой распоряжаться? Разве им плохо будет, когда он женится на Розке и станет хозяйствовать? Ведь все для их пользы. Он покоя не видит, ломает голову, как бы лучше все устроить. А чем ему платят за все старания!

— Уж конечно, не добром! — сказал себе под нос Пишта ожесточенно, будто Шебёки его по меньшей мере заступом огрели, потребовав, чтобы он утром непременно ушел с артелью.

На другом конце села протяжно запел ночной сторож:

Чем чаще Пишта повторял про себя «уж конечно, не добром они мне платят», тем больше злился. Но вопреки этой злости шаг его почему-то замедлился и парень остановился. «А может, назад вернуться?» — мелькнула мысль. Пишта невольно огляделся, как путник, заплутавшийся в лесу. Куда он забрел? И тут вся кровь отхлынула от сердца, а ноги словно вросли в землю: он стоял перед домом Бенкё в том самом месте, где нынче утром… «Эх!» — с досадой вздохнул он и бегом, боясь, что его увидят и узнают в темноте, кинулся к своему дому.

Пробежав немного, Пишта решил повернуть назад. Кто ему запретит здесь ходить? Тут ему никто не указ. Захочет и будет околачиваться возле дома Бенкё. Сколько душе угодно, и днем, и ночью!

Последние недели Пишта всякий раз обходил эту улицу. Даже вечером, когда захаживал к Розке или возвращался от нее домой, шел окольным путем, через соседний проулок. Маришку он не встретил ни разу: не иначе ее всю зиму держали взаперти. А вот нынче утром у него было в этой стороне неотложное дело: он спешил к Шани Бадьо, так как его приятель тоже записался в артель землекопов… Давать кругаля он и не думал, пошел напрямки. И словно там, за воротами усадьбы Бенкё, знали, что он тут проходит, отворилась калитка. Вернее, она еще даже не успела отвориться, как Пишта услышал ее скрип и сразу же безошибочно догадался, почувствовал всем своим существом, что сейчас выйдет Маришка…

Проскочить мимо или круто повернуть назад было уже поздно. Да признаться, он и не хотел. Пишта чуть ли не столкнулся с Маришкой. Оторопев от неожиданности, оба они остановились и стояли так близко друг от друга, что Пишта отчетливо видел, как Маришка изменилась в лице. Сначала она сделалась белей полотна, потом ее залил яркий румянец. Она глядела на него широко раскрытыми от удивления глазами. Они блестели, и Пишта был уверен, что видел в них свое отражение. Казалось, что они, пораженные неожиданной встречей, под влиянием внезапного порыва вот-вот бросятся друг другу в объятия или в сильном смятении разбегутся в разные стороны. Но после минутного замешательства Пишта и Маришка овладели собой, и не случилось ни того ни другого.