Артур Феличе - Багровый хамсин

— Ну и кто же была эта женщина?..

— Клянусь рогами Изиды, — это была пропавшая много наводнений назад Актис!..

Бикит рассказала, захлебываясь от волнения, о том, где провела Актис все эти годы, о том, что это о ней-то и твердили богатые юноши города, ее-то и восхваляли как саму «Золотую», сошедшую с небес; она рассказала о любви к ней знатного «семера», прогнавшего ее теперь по приказу самого «благого бога»…

Брови Нугри насупились.

— Скорее можно встретить белого кушита, — сказал он злобно, — чем честного «рпат». Что стоило «семеру» вскружить девчонке голову, наобещав всех благ, а потом вышвырнуть ее прочь, как заболевшую чумой суку?..

— Слушай, слушай дальше, — не унималась Бикит. — Актис с позором выгнали из дома «семера»; старуха мать его даже не пожелала взглянуть на бедняжку; собак — и тех научили не подпускать ее к воротам. Тогда она пошла назад, к своей прежней госпоже, старой Мимуте; но и та выгнала ее. «Кому нужна теперь плясунья, забывшая ради слез все свои улыбки, — говорила хозяйка дома плясок, — кто захочет смотреть на нее теперь, когда всякий знает, что она нечистая?..»

— Да издохнет в корчах проклятая старуха!.. — снова не выдержал Нугри.

— Тогда Актис побежала к отцу, — продолжала Бикит, — но он не может простить ей преждевременной смерти нашей матери. «Это ты была виновна в смерти моей Меризанх, — кричал он, — она пролила слишком много слез из-за тебя, паршивая овца ее стада!..» Он поклялся, что не скажет с ней ни слова до конца своих дней, если она останется жить в его доме…

Нугри молчал и думал.

— А самого главного я тебе еще не сказала, — добавила, вздохнув, Бикит, — бедняжка-сестра носит под сердцем ребенка проклятого «семера»…

— Ну что ж?.. — возразил каменщик, ложась на цыновку. — Хвала богам: заботы о ребенке утешат ее… Знаешь что — сходи завтра к отцу да приведи ее сюда… Пусть живет с нами… Мы-то уж не станем упрекать ее за старое…

Он широко зевнул и уснул, как убитый, утомленный целым днем непосильной работы среди пыли и зноя построек.

Бикит с улыбкой смотрела, как вздымалась его широкая, запачканная известкой грудь…

— Ти-Тхути… — говорила Актис печально, — когда ты вырастешь, и воды канала, в которые ты будешь смотреться вместо зеркала, скажут тебе, что ты красива, исцарапай лицо свое ногтями… А когда тот, кто будет для тебя дороже жизни, протянет к тебе руки и поклянется, что любит, скажи ему, что он лжет, и убеги в пустыню, ибо лучше быть растерзанной шакалами, чем обманутой тем, кто завладел сердцем…

Глупая Ти-Тхути, — она не слушала мудрых слов Актис, а играла ее рукой, на которой сверкал золотой перстень с ляпис-лазурью — единственная память о счастливых днях Актис.

— Ах, глупая Ти-Тхути, маленькая Ти-Тхути, ты не знаешь еще жизни!..

Актис жилось теперь очень тяжело. В доме Нугри, правда, никто никогда не напоминал ей об ее прошлом; Бикит была с ней ласкова, как родная мать; ее не заставляли делать грязной работы; но все же полутемная, низкая комната, где ютилась вся семья, старая порванная цыновка на глиняном полу, с загнутыми краями и колючками, чтобы предохранить спящих от нападения скорпионов, корчага в углу с зерном, маслом и овощами, глиняные горшки по стенам и вечный едкий запах тлевшего на очаге навоза наполняли ее душу мучительной тоской.

Ей приходилось целыми днями сидеть дома и толочь зерна «сорго», — она не смела выйти за плетень двора, чтобы не вызвать злых шуток соседних сплетниц.

Нередко до слуха ее долетал визгливый голос. Она вслушивалась и закрывала лицо от стыда.

— Правду ли говорят, Бикит, что в твоем стаде появилась новая телка со двора знатного «рпат», — хохотала соседка, — и будто бы «рпат» прогнал ее, потому что ни один бык не желал больше на нее смотреть?..

— Ах ты, гнилое болото!.. — отругивалась Бикит, — последи лучше за своим собственным быком, чтобы он на глазах у всех не забрел в чужой двор!..

— Не в твой ли, дохлая ты рыба, выброшенная на берег?..

— Мой слишком близок от твоих гнилых глаз, подлая черепаха, сующая нос в чужие горшки!..

— Да о твоих горшках говорит весь квартал!.. — кричала взбешенная соседка.

Потом начиналась настоящая свалка. Женщины ругались и упрекали друг друга, дети визжали и плакали, вмешиваясь в ссору матерей.

Актис поняла, наконец, что внесла раздор в квартал, и решила уйти от сестры. Но куда ей итти?.. У нее не было дома, не было семьи, не было ни одного угла, где она была бы желанной.