Саймон Скэрроу - Орел нападает. Орел и Волки

– Некоторые знатные атребаты могут воспротивиться воле совета, – согласился Квинтилл. – А кое-кто даже, если Верика уйдет в иной мир, возможно, решится поднять оружие против нового государя. Но с такими быстро разделаются ваши когорты. – Губы трибуна изогнулись в усмешке. – Ваши… э-э… Волки и Вепри.

Катон насмешку проигнорировал, слишком ошеломленный сутью обрисованной перспективы. Холодок нехорошего предчувствия пополз вверх по его шее к затылку.

– В нынешней ситуации, командир, это так просто не пройдет. Ты сам видишь, как тут все складывается: племя практически начинает раскалываться пополам. Наше вмешательство может усугубить положение.

– Не драматизируй, центурион. У тебя под рукой не какой-нибудь сброд, а солдаты. И они сделают то, что им скажут. Или, может быть, ты боишься, что не сумеешь призвать их к порядку? Что ж, это можно понять. Командование – удел настоящих мужчин, ты же пока еще почти мальчик. А с тобой что, Макрон? Твои-то люди тебе подчинятся?

– Так точно, командир, подчинятся. Поскольку знают, что мне лучше не перечить.

– Вот это по-боевому! – удовлетворенно кивнул трибун. – Рад слышать, что здесь все-таки есть командир, на которого можно положиться.

Катон во все глаза смотрел на трибуна, силясь подавить в себе гнев и пытаясь понять: оскорбили его или походя щелкнули по носу. В конце концов он решил хранить ледяное спокойствие, необходимое в схватке с врагами, раз уж трибун держит себя с ним как враг.

– Командир, меня и мою когорту тоже не стоит списывать со счетов.

Трибун смерил юношу взглядом:

– Надеюсь, Катон, надеюсь… Но на данный момент это только гипотетические прикидки. Верика жив, и, пока он жив, мы должны прилагать все усилия к тому, чтобы отношения между Римом и атребатами оставались такими, какими и были.

– Да, командир, – кивнул Катон. – В том числе нам не мешало бы позаботиться и о сохранении мира среди самих атребатов.

– Это само собой, центурион, – снисходительно улыбнулся трибун Квинтилл.

– Подонок! – ворчал Катон, возвращаясь с Макроном на базу.

Восходящее солнце еще не выглянуло из-за крыш обступавших кривую улочку хижин, воздух был сырым и промозглым, но даже в свете раннего утра юноша наконец мог оглядеть себя и воочию убедиться, насколько он грязен и как нуждается в смене одежды и в хорошем мытье. Но куда пуще грязи его бесил оскорбительный выпад трибуна. Эту обиду ничем нельзя было смыть.

– Да не переживай ты так, – рассмеялся Макрон. – Разнюнился, понимаешь, как брошенная невеста.

– Ты же сам слышал, что он говорил. Командование – удел настоящих мужчин! – повторил Катон, передразнивая Квинтилла. – Подонок! Самодовольный патрицианский выродок! Ничего, я ему еще покажу!

– Ну конечно, покажешь, а он посмотрит, – хмыкнул Макрон, но был удостоен такого испепеляющего взгляда, что тут же поднял вверх обе руки. – Прости, приятель! Это я просто сболтнул. Подумай лучше о чем-либо хорошем.

– Хотелось бы знать, где ты это хорошее видел?

Макрон никак не отреагировал на подковырку.

– А вот послушай – может, что-то поймешь. Верика пока с нами, а если он и протянет ноги, его есть кем заменить. Пусть я и не в восторге от твоего Тинкоммия, но он, по крайней мере, нас не предаст, как Артакс. Все могло обернуться хуже.

– Если могло, значит еще обернется.

Для Макрона это было уже чересчур. Как бы ни нравился ему Катон, но постоянная мрачноватость этого малого действовала угнетающе на его жизнерадостную натуру. Он ускорил шаг и, преградив юнцу дорогу, сказал:

– Может, ты бросишь наконец свое пораженческое слюнтяйство? Мне оно начинает надоедать.

– Виноват, командир. Должно быть, нервы.

Макрон на мгновение напрягся и сжал свои волосатые лапищи в кулаки: его так и подмывало привести дурня в разум парой увесистых тумаков. Верное средство от нервов и от хандры. Но тут ему в голову пришла новая мысль. Центурион разжал кулаки, подбоченился и нарочито отчетливо произнес с неприкрытой издевкой:

– Знаешь, возможно, в конце концов, трибун прав. Если ты так переживаешь из-за пары грубых словечек, может, тебе и впрямь рановато командовать взрослыми мужчинами?

Прежде чем Катон успел что-то сообразить, его кулак сам собой врезался Макрону в челюсть. Ветеран покачнулся, но на ногах удержался и, восстановив равновесие, потрогал подбородок, а потом поднял брови, увидев на руке кровь, сочившуюся из разбитой губы. В глазах его полыхнул холодный огонь.