Саймон Скэрроу - Орел нападает. Орел и Волки

– Наверное, нет. Это было бы слишком.

– Что-нибудь еще, командир?

– Просто следите, чтобы завтра все шло как надо. Никаких оплошностей, помните это оба. И держитесь от меня на почтительном расстоянии. Ясно?

– Так точно, командир!

– Свободны.

Когда оба центуриона снова шли через зал, Катон повернулся к Макрону:

– Знаешь, мне на какой-то момент показалось, что ты собираешься его проучить. В смысле, схватиться с ним.

– Так и было. Но разумный человек должен сам выбирать, с кем, когда и как ему драться. Он это знает, я тоже. Так какого рожна нам с ним сейчас выяснять?

– Никакого, – с удовлетворением кивнул Катон.

Он был доволен. В кои-то веки в Макроне над твердолобостью возобладал здравый смысл. Более того, неожиданное хладнокровие, выказанное ветераном, вдруг аккуратно оттенило и выдвинуло на передний план неумеренную чванливость трибуна.

– Мы с честью вышли из ситуации?

– Да я таких говнюков на завтрак ем.

– И что, каша вкуснее становится?

Макрон взглянул на юнца и вдруг в голос заржал, да так, что одна из спящих собак вскинулась, навострила уши и рванулась к центурионам. Псарь поднял голову, одарил римлян угрюмым взглядом и отвесил псине пинок.

Ветеран хлопнул приятеля по спине:

– Ну ты и шутник, сынок!

В большом дворе все еще шла подготовка к охоте, слуги, нагруженные всякой всячиной, продолжали бегать туда-сюда, порой скапливаясь возле повозок, и двое пробивавшихся к воротам римлян опять было потерялись в их суетливой толпе, но тут Катон услышал, что его окликают.

Он оглянулся на крик и увидел Тинкоммия. Принц атребатов с крайне встревоженным видом отчаянно махал рукой, чтобы привлечь к себе его внимание, и яростно проталкивался к центурионам. Катон дернул Макрона за руку:

– Смотри!

– А?

Макрон привстал на носки, пытаясь взглянуть поверх голов суетившихся вокруг него людей, но тут перед ними возник Тинкоммий, встревоженный, запыхавшийся, мокрый от пота.

– Командир, пойдем в лагерь! Прошу, поскорее!

– Что за притча? – буркнул Макрон. – Доложи как положено.

– Бедриак, командир! Он тяжело ранен!

– Как это вышло?

– Пойдем, командир! – беспрестанно повторял Тинкоммий.

– Да скажи же, в чем дело? – сердился Макрон.

– Сам не знаю: я нашел его в штабном корпусе, на полу в коридоре. Всюду кровь!

– Он еще жив?

– Да, командир. Но он умирает.

– Кто с ним остался?

– Артакс. Он появился, когда я наткнулся на Бедриака.

Катон схватил Тинкоммия за руку:

– Артакс с ним один?

– Так точно, командир, – кивнул Тинкоммий. – Я послал за лекарем, а сам со всех ног помчался сюда.

– С чего бы такая спешка?

Тинкоммий огляделся и придвинулся к римлянам:

– Он бредил. Звал центуриона Катона и твердил, что царю угрожает опасность.

– Верике? – изумился Макрон. – А что это за опасность?

– Тише! – шикнул на друга Катон, бросив взгляд на привлеченных громким восклицанием атребатов. – Хочешь, чтобы все нас услышали?

Макрон примолк, пораженный властностью тона юноши. Катон между тем повернулся к Тинкоммию и тихо спросил:

– Что именно сказал Бедриак?

– Он звал тебя. Хотел сообщить что-то важное. О царе… об убийстве царя. Он где-то что-то подслушал. Какой-то разговор, но тут нас нашел Артакс, и с той поры Бедриак не сказал больше ни слова.

– А Артакс слышал, что он говорил тебе раньше?

– Да. И послал меня за тобой, – кивнул Тинкоммий.

Катон переглянулся с Макроном.

– Похоже, чем скорей мы вернемся на базу, тем лучше.

– Ты прав.

– Он что-нибудь сказал? – с порога бросил Тинкоммий, когда все трое, задыхаясь от бега, влетели в штабной корпус.

Возле распростертого на полу тела сидел на корточках лекарь. Стоявший напротив него на коленях Артакс оглянулся:

– Но …

Лужица крови поблескивала в свете, падавшем из верхнего небольшого окошка. Еще больше крови впиталось в утоптанный земляной пол, и алые брызги пятнали побелку на стенах по обе стороны от дверных косяков.

Глянув на Бедриака, Катон резко вздохнул. Лицо охотника было белее снега, с восковым оттенком, глаза то широко распахивались, то закрывались, челюсть отвисла, но язык все еще немощно шевелился над дрожащей нижней губой. Снятая со знаменосца красная воинская туника лежала рядом с ним, темная и промокшая. Охотник остался в одной набедренной повязке, и размазанная по бледной коже кровь делала его похожим на освежеванное жертвенное животное.