Лев Ошанин - Талисман Авиценны [роман в стихах]

Я не знаю, учитель. Но шум приближается к дому.
Я бегу…

Стук копыт. Лязг железа жестокий и дикий…
Крики боли и ярости неутолимые крики…
Нет покоя на свете, стяжатели рыщут повсюду…

Да, учитель. На улице люди султана Махмуда.
Все узнал я, — пока хоть на миг нас беда миновала,
Сзади дома в пески уведет нас пролом из дувала.
Проводник уже поднял верблюдов. Учитель, скорее!

Не пойду никуда. Ждет меня мой старик. На заре я
Травы дам ему…

Шутишь! Ну вот, на колени я встану.
Я тебя не оставлю, не выдам на милость султану!

Так всегда, только смерть начинаю я класть на лопатки,
Надо все покидать и куда-то бежать без оглядки.
Если скроюсь — я лжец. Разве этот мне путь предначертан?

Он не знает еще, что ты мог его сделать бессмертным.

О ничтожные люди! Сжигайте жилища! Кричите!

Мы вернемся. Мы завтра вернемся. Ты слышишь, учитель…

Газневийский султан Махмуд,
Имя твое века смахнут.
Мир давно бы тебя забыл.
Как другие дурные сны,
Но ты нужен мне, потому что был
Странно связан с судьбой Ибн Сины.
Потому что каждый его ночлег
Мог тобой быть растоптан вдруг,
Потому что жизнь его — вечный бег
От твоих беспощадных рук.
Ты привык, что подвластно в исламской божбе
Все на свете твоим рукам.
Ты хотел, чтобы рабски служил он тебе,
А он людям служил и векам.
Ты силен и зол, вездесущ, многолик,
Наползаешь из темноты…
Но из вас двоих лишь один велик,
И не ты, султан, нет, не ты.
Ты за ним по пятам на восток и на юг
Рассылал своих бешеных слуг.
Но его не догнал ты. А мир темноты
Оковал тебя вечною мглой.
В Исфагане ученый услышал, что ты
Навсегда распростился с землей.
Где наследье твое, властолюбец Махмуд?
Все чертоги твои снесены.
Но идет сквозь века тот бухарский верблюд.
Незакатный верблюд Ибн Сины.

Как вошел в мою жизнь
тот, чьим именем книга зовется?
Я в ту пору был занят
судьбой одного полководца.
Александр Македонский —
философ, убийца, ученый.
Ни минуты покоя
не знать на земле обреченный,—
Он привел меня в Азию
древней тропой дерзновенной.
В Бухаре мне открылись глаза
Ибн Сины — Авиценны.
Может быть, потому
для меня он негаданно ожил,
Что он был с Александром
таким бесконечно несхожим.
Может быть, потому,
что, как тот, не плывя по теченью,
Был он тоже всю жизнь
в нескончаемом вечном движенье.
Может быть, потому,
что в песчаной сквозной круговерти
Оба счастья не знали
и оба искали бессмертья.
Пролетают столетья.
Безжалостна времени проба.
Кто звончее? Бог весть.
Но историю делали оба.
И какая же несправедливость кривая —
Про убийцу писать,
исцелителя забывая.

Отдохнувший, с ухоженной бородой,
Из цирюльни он вышел. И сразу
Он увидел прямо перед собой
Два горящих, два яростных глаза.
Руки в тихой мольбе, вкривь и вкось седина.
Голос полон надежды и боли.
— Я тебя по осанке узнал, Ибн Сина.
Не гневись. Я пришел за тобою.
— Кто ты?
— Я для великого дела рожден,
Вон напротив мой дом за дувалом.—
Был халат его беден, местами прожжен,
Ветерком в рукава задувало.
Дом был пуст, только кучка бумаги жила,
На циновке, распавшись, лежала.
А над ямой в саду два угрюмых котла
Полыхали каскадами жара.
Тот, который побольше, пыхтел не спеша,
Легким облачком пара увенчан.
А хозяин, листками бумаги шурша,
Тянет гостя к тому, что поменьше.
— Я умею из окисла вырвать металл,
Видишь, он у меня прирученный.—
Ибн Сина в мелких знаках листок прочитал
И кивнул — перед ним был ученый.
Ибн Сина загляделся — иная заря.
Мудрой химии строгое царство.
Он ее понимал, и любил, и не зря
Брал ее элементы в лекарства.
Он давно собирался поглубже копнуть
Мир веществ неживых, нецелебных,
Тронуть, может быть, марганец, может быть, ртуть,
Поискать сочетаний волшебных.
Вот остаться бы здесь, возле этих котлов,
Перепробовать все… А хозяин
Тянет гостя туда, где основа основ
Лезет облачком пара в глаза им.
— Погляди же, как дышит котел над огнем,
Как ведет он свой медленный танец.
Медь и олово вместе расплавлены в нем,
Завтра все это золотом станет…
Ты философ, весь мир тебя слушать готов,
Помоги мне с вершины познанья —
Мне осталось лишь несколько правильных слов
Вставить в формулу заклинанья.—
Ибн Сина погрустнел. Он встречал их не раз,
Тех, кого эта страсть закружила.
А хозяин, расширив зрачки своих глаз.
Шепчет в ухо ему одержимо:
— Будет мир на меня с удивленьем смотреть,
Как сорю я золой золотою.
Я беру тебя в долю, даю тебе треть
Всех богатств, что я завтра открою.—
Гость подумал:
«Несчастный… Все в мире темно.
Он не первый, и он не последний.
Но металлу в металл перейти не дано.
Медь, как прежде, останется медью».
— Ты молчишь, — удивился алхимик, — весь мир
Тропы к золоту ищет веками.
Мне почти что открылся уже эликсир.
Философский ты выдашь мне камень! —
А печаль, а забота у гостя своя.
Гость листки между пальцами вертит.
«Как мы схожи — он золото ищет, а я
Непослушное средство от смерти.
Он в несбыточный призрак богатства влюблен,
Жаждет желтого мусора, тлена…
Неужели я так же бессилен, как он,
Перед страшным законом вселенной?..»
— Пусть! — алхимик кричит.—
Пусть я нищий пока.
Но аллахом надежда дана мне.
Неужели отбросишь меня, как щенка,
Не открыв философского камня!
Надо лишь золотую закваску плеснуть,
И в удаче порукою вера,
Мать металлов — давно мне покорная ртуть,
И отец их — угрюмая сера.—
Ибн Сина был от слов его громких далек,
Вмяв рассеянно в пояс бумаги.
Вместо них он оттуда достал кошелек.
Отдал все свои деньги бедняге.
— Это все, чем могу я помочь, о сосед.
Дай аллах тебе счастье в награду.
Философского камня, боюсь я, что нет.
Ну а доли мне просто не надо. —
Он ушел от бессмысленной страстной тоски.
От больных одиночеством окон.
А наутро достал и разгладил листки,
Что с собою унес ненароком.
Виден дьявольский труд, и совсем он не прост,
Этот малый котел для закваски.
В нем селитра и ртуть, спирт, квасцы, купорос —
Все намешано в поисках сказки.
Из листков возникала тревожная суть.
Человек колдовал не впустую.
Но не золото создал —
гремучую ртуть.
Безудержную силу взрывную.
Ибн Сина, ужаснувшись, отбросил листки,
Позабыв о печалях вчерашних.
Побежал через арки, арыки, мостки,
Как сидел, в своих туфлях домашних.
Побежал, чтоб, ученому правду открыв,
Удержать его…
Вдруг за домами,
Не достигнув цирюльни, услышал он взрыв
И увидел взлетевшее пламя.
Он, мечтающий смерти поставить предел
В мире, где все законы так зыбки, —
Вот опять человека спасти не успел
От простой человечьей ошибки.
А ведь мог бы, наверно…
Все в серой пыли.
Смерть за поиск — обычная плата.
Пепел, прах… А на взорванных комьях земли
Дотлевавший рукав от халата.