Лев Ошанин - Вода бессмертия [роман в стихах]

В сердце глухое жженье.
За горло тоска берет.
Что лечит тебя?
Движенье,
Бездомное слово «вперед».

Как всегда, Александр отдыхал на коне
От докучных дворцовых забот.
Ну а эта дорога дороже вдвойне —
Он в индийскую землю идет.
Где-то там, на неравные части деля
Весь непознанный мир-великан,
В незакатный прибой оборвется земля,
Зашумит Мировой Океан!
…Пропускает он конницу. Цокот копыт
Полнит душу покоем опять.
Солнце копья фаланги его золотит
И по копьям спускается спать.
Словно нет ни измен, ни нависших угроз.
Словно он в самом первом бою.
Стой, а что там ползет за фалангой? Обоз
В тридцать верст колесит колею.
Вот что тащат с собою его храбрецы —
Побрякушки, тряпье, пустяки…
На повозках торговцы, на мулах жрецы.
На верблюдах узлы и тюки.
Как же с этаким счастьем по снежным горам,
Где повсюду то пропасть, то взлет!
Царь на первом привале пошел по шатрам.
— Чье имущество сзади ползет? —
Старый воин печально сказал:
— Много лет
Войско летом в пути и зимой.
Есть добыча, а дома у воинов нет.
Скоро ль, царь, мы вернемся домой? —
А второй, молодой, оперся на копье:
— Ты не ведаешь, царь, это чье?
Это едет богатство мое и твое,
И побольше твое, чем мое! —
Царь негромко сказал:
— Что мое — все сюда! —
И пошли за верблюдом верблюд,
За повозкой повозка — слепит красота…
Чуть не четверть обоза везут.
Прямо в кучу летят, раздирая покров,
Ожерелья и ладан-дурман.
Из браслетов и чаш, из одежд и ковров
На глазах вырастает курган.
Царь ведет с Аристотелем давешний спор:
«Нет дороги обратно. Смотри!»
— Факел! — крикнул он людям.
И вспыхнул костер,
Чтоб пылать до индийской зари.
И уже полководцы швыряют свое,
И пошла круговерть по шатрам —
Запылали шелка, золотое шитье,
Вся добыча — огню и ветрам.
Знатный воин схватил серебрёный хитон,
Брошь зажал в задрожавшей руке,
Бросил в самое пламя и выдохнул стон,
И слеза потекла по щеке.
Брошь крутилась и корчилась в синем огне.
Царь сказал:
— Ну зачем тебе брошь?
Голым ты родился, голым входишь к жене,
Голым в серую землю уйдешь.
А костер полыхал, содрогался и пел,
Груз людского богатства круша.
Александр на огонь этот чистый глядел,
Промывалась, светлела душа.
И, несбыточной, той же мечтой обуян,
Разгоняя рукой полутьму,
Царь трубить приказал:
Мировой Океан
Скоро ноги оближет ему.
Он разрубит загадку — на то и велик! —
Где конец всем дорогам земным.
Вот когда Аристотель —
угрюмый старик —
Склонит гордый свой лик перед ним.

Позови Низами, Навои назови —
К Искандеру полны они отчей любви.
В красоте своих дум, в череде своих дел
Рисовал его каждый таким, как хотел.
О великие классики! Вечно жива
Ваша слава. Звенят ваших слов кружева.
Я ж зову Искандера из толщи веков
На изломе надежд без лавровых венков.

Не о пышном походе в благие края,
Не о новой звезде для венца,
Не поэма начала — баллада моя,
А скорее поэма конца.
Царь… Но где ж он с былою улыбкой своей,
Тот храбрец и любимец богов,
Звонкий юноша, щедро дарящий друзей,
Благородно щадящий врагов?
Очерствев от предательств, пиров и побед,
Неудачи не зная ни в чем,
Хмурый деспот в песках оставляет свой след,
Прорубая дорогу мечом.
Между Индом и Гангом, меж солнцем и тьмой,
Где все карты кончались тогда,
Взбунтовались его македонцы:
— Домой!
Дальше мы не оставим следа.—
Семь шагов не домерив до края земли,
Не доведав, что кроется там,
Царь сидел и не слышал, как слезы текли
По усталым, по серым щекам.
Да и семь ли шагов недомерил?
Вино
Пил печально и не был он пьян.
Аристотель напутал. А то бы давно
Лег пред ним Мировой Океан.
Македонцы устали. Но это как месть.
Как угрюмый учительский крик —
Словно сам Аристотель присутствует здесь,
В каждом шаге мешает старик.
Ливни лили без просыпа, били в шатер.
Царь метался один по шатру.
Знают все, что он храбр. Что ж, он будет хитер,
Поведет он иную игру.
Он вернется. Но только не в земли отца.
Он вернется, но только затем.
Чтоб на Запад, до вечной воды, до конца
Перья славы пронес его шлем.
Он слонов и рабов гнал с собою в полон.
Новым кругом побед одержим.
Вот он с войском вернулся к себе в Вавилон,
Так ему и не ставший родным.
Италийские карты теперь он листал,
Заплетал паутину дорог,—
Древний Рим, может, Римом бы вовсе не стал,
Дай еще Александру годок.
Только самый всесильный из смертных людей,
Всем наукам земли обучен,
Перестал он быть сыном отчизны своей
И поэтому был обречен.
День похода на Запад назначен. Но вдруг
Царь почувствовал ночью озноб.
Утром встать не сумел — не позволил недуг
Из числа азиатских хвороб.
Так сказали врачи. Если был бы Филипп,
Он, конечно, сумел бы помочь.
Но Филипп на победных дорогах погиб…
Как душна вавилонская ночь…
Только что за недуг? Раз уж дело к концу,
Царь, угрюмую правду не прячь,—
Часто ль ты виночерпия бил по лицу?
А ведь юноша горд и горяч.
Он ведь сын Антипатра, что всем поперек
Поднялся за тебя, за юнца.
Перед миром царем македонским нарек,
Аристотелев друг и отца.
Антипатр — твой наместник в Элладе, сатрап,
Чья рука тяжела и строга.
Ты считал, что он друг, что он преданный раб.
Оглянись — и увидишь врага.
Для чего вдруг явился второй его сын?
Что за сила его принесла?
В вавилонский дворец с македонских долин
Что привез он в копыте осла?
Есть скала в старой Греции. Страх и почет
Окружает ее, говорят.
Там по капле угрюмая влага течет —
Леденящий беспамятный яд.
Говорят, что бесследно его торжество,
Неминуемо, словно судьба.
Лишь копыто осла сохраняет его,
Вся другая посуда слаба.
Вдруг решил Аристотель закончить игру?
Что, как друг его этому рад?
Что, как твой виночерпий вчера на пиру
Вылил в чашу тебе этот яд?
Он метался… А в памяти снова пошли
Клит, пронзенный дрожащим копьем,
Мальчик в локонах, что в придорожной пыли
Беспощадно растоптан конем.
Шел сквозь жизнь — и вокруг становилось мертво,
Шел в песчаную злую метель…
И друзей убивал. А во имя чего?
Где она, обманувшая цель?
И себя не щадил он —
сандалий следы
Всех известных доныне длинней…
…Войско шло по пустыне без капли воды,—
Помнишь? — шло восемь дней, десять дней…
Вдруг один из разведчиков, серый, худой,
Воротившийся с горных высот,
Шлем, почти до краев напоенный водой,
Александру навстречу несет.
Прочно ноги расставил он, чтоб не упасть,
Взор без цвета, пустыни скупей.
— Царь, — сказал он, — любой из нас может пропасть,
Без тебя все мы мертвые. Пей! —
Окружили их воины круглой толпой,
Полубредящей в муке своей.
Не для ссохшихся губ, хоть для глаз водопой,—
Войско яростно всхрипнуло: «Пей!»
Задыхаясь от запаха, поднял он шлем,
Чтоб рука была войску видна. Молвил так:
— Одному это много. А всем
Словно капля росы для слона.—
Слыша кровь, что без промаха била в висок,
Перед воинством стихшим своим
Опрокинул он шлем в раскаленный песок
И хозяину отдал сухим.
Так умел он в беде быть с людьми наравне,
Прогонять свои слабости прочь.
Почему же теперь он в бессильном огне?!
Как душна вавилонская ночь…
Как пуста… А вокруг только холод и тлен.
Все надежды и думы — в золе…
Полководцы, как тени, застыли у стен.
Он один на пустынной земле.
Ничего никому не сумел объяснить,
И последние мысли вразброд.
Вот сейчас на глазах истончается нить
Его жизни. Он понял: умрет.
Весь в поту приподнялся на локте.
А мир? Как же мир без него?
Многоглаз,
Мир ему поклонялся, ласкал и томил
И готов был признать его власть.
Кто поставит сандалью в живой его след?
Все удержит железной рукой?
Кто наследует душу его и завет?
Нет, еще не родился такой.
Так никто и не понял из смертных — ни жрец,
Ни философ, ни раб, ни халдей,
Что искал он не просто всемирный венец,
Нет, желал он добра для людей.
А казнил только тех, кто был жаден и зол.
…Полувидел он все в полумгле…
Может, просто он рано на землю пришел —
Слишком люди дурны на земле.
Жалость бродит по лицам. Пускай лучше страх
Перекосит им скулы совсем!
Можно всех полководцев распять на крестах…
Можно сжечь Вавилон… А зачем?
Недодумал, однако. Безволен, как раб,—
Ни обнять никого, ни казнить…
Просто очи во мгле. Просто локоть ослаб,
Оборвав истонченную нить.
Он уходит. Не вождь, не судья, не жилец…
Гасит ноздри последняя гарь.
Что там? Войско его ворвалось во дворец —
Он убит или умер, их царь?
Не найти доказательств ушедших времен.
Перерублены все якоря.
Остановлен на полном скаку Вавилон,
Перепуганный смертью царя.
Аристотель послал ему яд? Может быть.
Впрочем, вряд ли… Гораздо грозней,
Что философ решился царя осудить
И отдать его в руки друзей.
Плачут воины, не породившие вдов.
Лгут сатрапы, и жертвы горят
В душном запахе жарких висячих садов
И легенд, что стекают в Евфрат.
Ниневия давно уж остыла в золе,
А старинный Багдад не рожден,
В середине людского пути по земле
Затаился, примолк Вавилон.
Гаснет свет, и опять загорается свет.
Хватит слез и проклятий пустых —
Полководцы собрали Военный Совет,
Царь на нем бессловесен и тих.
Завтра Греция новый поднимет мятеж,
Новой кровью зальются моря.
Царь весь мир победил, мир тоски и надежд,
А философ сильнее царя.