Иван Свистунов - Сказание о Рокоссовском

Гроб с останками неизвестного воина установили на постаменте у братской могилы, траурно черневшей на белом, нетронутом, минувшей ночью выпавшем снегу. Могила была как старая, но все еще не зарубцевавшаяся рана.

В почетный караул у гроба встали молодые воины и рядом с ними давно уже поседевшие ветераны Великой Отечественной войны. Торжественно-печальные минуты. Тихо. Разве только перекрестится и вздохнет какая-нибудь старушка в черном платке да утрет слезу, заплутавшуюся в седой бороде, старик. Они-то все помнят. Помнят, как лихой бедой ползли по тому вон лугу немецкие танки, как лежали вот здесь в окопчиках, прижавшись к земле, наши бойцы, как торопливо били пушки и дырявили морозный воздух пулеметные очереди, как наконец понеслось по заснеженному полю русское «ура»... Они помнят, как трудно было выкапывать в окаменевшей земле яму для братской могилы и как осторожно опускали в нее окоченевшие от мороза и смерти тела погибших.

Гроб с останками павшего бойца установили на артиллерийский лафет. Расступились все пришедшие проводить в последний путь одного из своих защитников.

Вечная ему память!

Бронетранспортер медленно, чтобы не потревожить вечный сон погибшего, двинулся к шоссе, прокладывая путь следующему за ним орудийному лафету.

Сорокакилометровая дорога в Москву. Четверть века назад по ней из Москвы на фронт, на борьбу с захватчиками шли советские воины. Шли на бой, на смерть, шли с одним желанием, с одной волей — не пустить врага в столицу.

Не пустили!

Теперь один из безымянных героев тех дней возвращался в Москву, чтобы навеки остаться у Кремлевской стены, как памятник бессмертного народного подвига.

Медленно движется траурная процессия. Бьется на ветру боевое воинское Знамя, овеянное славой в боях под Москвой.

Впереди — вереница военных машин. На каждой из них венки — от Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, от Совета Министров СССР, от Президиума Верховного Совета СССР, от Министерства обороны СССР...

Сто венков!

А по обе стороны Ленинградского шоссе, словно в почетном эскорте, выстроились березы. Кивают, кивают ветвями, посеребренными инеем, кланяются: «Слава тебе, воин, защитник, герой!»

...Чей прах в гробу, стоящем на орудийном лафете?

Рабочего ли веселого паренька с прославленного московского завода «Динамо»? Или веселого чернобрового украинского тракториста? Или спокойного, основательного, верного в слове и деле сибирского таежного лесоруба? Или обожженного солнцем узбекского хлопкороба? И сколько ему было лет, когда он пал смертью храбрых? И кто он по национальности?

Какая разница! Он был советским воином. Он погиб, защищая святое правое дело. Спасенная им Родина с благоговением склоняет голову у его гроба.

Все ближе и ближе Москва.

Вот и площадь Белорусского вокзала. Улица Горького...

Тысячи москвичей в молчании стоят вдоль всего пути траурного кортежа. Цветы, горестные взгляды, слезы. Может быть, в гробу сын, отец, брат — один из миллионов не вернувшихся с кровавых полей битв.

Печально-торжественны траурные мелодии военного оркестра. Словно вещие птицы витают они над гробом.

Опустив головы, идут за лафетом ветераны обороны Москвы, давно снявшие шинели, но не забывшие тот декабрь, те бои...

Смотрят на траурную процессию со своих пьедесталов Горький, Маяковский, Пушкин, Юрий Долгорукий.

Они гордятся подвигом солдата.

Манежная площадь. Алые флаги с траурными лентами на Манеже, на старом здании Московского университета, на Историческом музее, на Музее Владимира Ильича Ленина...

К Александровскому саду, к месту своего вечного захоронения, прибыли останки Неизвестного солдата.

Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский приехал минут за двадцать до начала траурного митинга. Предстоящее выступление волновало его. Может быть, в гробу на лафете лежат останки его солдата, его однополчанина. Горькая, никогда не утихавшая боль утрат и потерь тех дней с новой силой сжала сердце. Разве можно забыть те горячечные дни и бессонные ночи, бомбежки, бьющие наповал, донесения из частей... А сзади Москва, и нельзя отступать, и такое состояние словно на тебя смотрят сто миллионов советских людей — женщины, старики, дети — и просят, требуют, приказывают: «Ни шагу назад!»

Бессильны годы, бессильно время перед величием и жгучим накалом тех дней. Озверелый натиск гитлеровцев, опьяненных возможностью такой, казалось, близкой и такой вожделенной победы. И твердый, как клинок, приказ Родины: «Стоять насмерть!»