Виталий Коротич - От первого лица [litres]

Итак, в десять утра мы сидели на катере, а Шелеста не было ни в одиннадцать, ни в полдень. Охранники угощали нас чаем, предлагали коньяк; они были невозмутимы и отсутствием хозяина не смущались.

В половине первого прибыл Шелест, усталый, угрюмый, озабоченный. Оглядел нас и простецки этак сказал: «Простите, но всю ночь и утро я был занят, пропуская танки; я отвечал за их проход через карпатские перевалы». – «Куда?» – спросил Гончар, сражавшийся там в прошлую войну. «На Прагу, – удивленный тем, что кому-то что-то еще не ясно, ответил Шелест. – Надо было этого ожидать. Народ нас поддержит…»

Обед был испорчен.

Простите меня, семеро смелых, вышедшие на Красную площадь с протестом против вторжения. Прости меня, собственная моя судьба, что я не заорал тогда, не плюнул в Шелеста, не укусил его, не восстал. Простите меня, переводчики моих книг на чешский и словацкий языки, – все было именно так. Книга эта об уроках, я всю жизнь учился и старался усваивать все, что жизнь хотела мне преподать. Многое пошло на пользу.

Уроки жизни очень разнообразны, главное – услышать и усвоить их вовремя. Вспомню в связи с этим еще одну историю, смахивающую на притчу.

Жила-была в Москве, веселя и раздражая окружающих, одна из старейших советских писательниц, русифицированная армянка Мариэтта Шагинян. Она была совершенно глухой и везде появлялась только с коробочкой микрофона, с усилителями и проводками, тянущимися от коробочки к уху. Разговаривая, она обращала микрофон к собеседнику и время от времени, как все глухие, неартикулированно произносила несколько фраз. Однажды мы с ней заспорили в Ялте. Изложив свои аргументы, Шагинян отвела микрофон в сторону от меня. «Я вас не слышу, – сказала она. – Я отключилась».

Мы жили в очень недоброй чиновничьей стране, она слушала нас только тогда, когда хотела. Эта система воспитывала и воспитала особенный тип людей, которым она пела специально сочиненные для них песни, читала книги, написанные для них же, показывала отобранные для них фильмы и представления. Чиновничья система понимала, что она сможет достигать нужных себе результатов лишь до тех пор, пока мы отделены от человечества. Когда к нам начало проникать то, чего система особенно боялась и что зовется общечеловеческими ценностями, произошел обвал. Обвал этот задел всех сразу и каждого в отдельности. Обо всем этом и пойдет речь.

Летом 1990 года я оказался в Иерусалиме. Была православная Троица, иудеи звали этот праздник Пятидесятницей. В 1990 году редкостным образом и для католиков праздник пришелся на тот же день.

Было нас шестеро: президент могучей американской финансовой компании по имени Билл, влиятельный адвокат из Индии по имени Рам, профессор университета из города Хайфа по имени Зиг, католическая монашка, она же доктор философии из Нью-Йорка по имени Кэрол, президент колледжа из американского штата Коннектикут по имени Клер. Шестым был я. Собственно говоря, был еще и седьмой – француз, католический священник, облаченный в нечто бело-красное с капюшоном. Священник занимался своим делом, он служил мессу, поэтому я его не считаю – священник работал.

Мы сидели в ряд на скамье перед алтарем, а священник читал нараспев по-французски, по-английски, по-древнееврейски и по-латыни. Он говорил нам о любви и ответственности, потому что это был праздник в честь дня, когда на апостолов снизошел Святой Дух. Люди разных вер и национальностей, мы держались за руки, молясь – каждый по-своему – и искренне надеясь на лучшее. Мы отпили вина из общей чаши, произнесли вечное слово «аминь». Ничего особенного, так и должно быть. Сидели разные люди, объединенные общей молитвой.

Дело было в Иерусалиме, на Троицу, 6 июня 1990 года. Возвратившись в гостиницу, я записал все это, пытаясь сохранить настроение. Я просил у Бога силы и вдохновения, чтобы написать эту книгу.

У чиновников разных стран – разные привычки и правила. Многое определяется местом, где сложилась та или иная судьба. Так что при кажущемся всемирном единстве в чиновничьем племени много разнообразия.

В начале 1989 года самой большой чикагской газете захотелось, чтобы именно я написал для них репортаж об инаугурации президента Джорджа Буша, и в положенное время я прилетел в Вашингтон. Процедура оказалась трогательной и интересной. Собственно говоря, было даже несколько процедур, так что я был искренне рад поучаствовать во всем этом. Перед тем как новый президент принес присягу на Библии, провожали старого. Чета Рейган подымала руки и кланялась, люди вокруг ликовали и плакали: исторический процесс шел как положено. Верховный американский чиновник, президент, мог претендовать лишь на два четырехлетия в Белом доме и ни на день больше. Рейган отбыл свое, избрали нового президента и отныне спрашивать будут с него.