Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

Несмотря на ранний час, обозы тянулись по мосту за реку. Над степью вдали мрачно хмурилось серое небо, изредка сыпавшее колючей порошей.

В зиму 1918 года Глаша отступала со своими в Астраханские степи, в лето 1919 года — от Царицына к Балашову, а теперь вот, с белыми, — от Ростова на Кубань.

Быть в рядах отступающих нелегко. Поезда с беженцами безнадежно застревали на станциях, их обгоняли штабные составы, эшелоны с особыми частями Добровольческого корпуса.

Более трех недель Глаша провела в пути с беженским обозом и в полном объеме увидела, что означает упадок духа армии.

Два года назад в бесприютных Астраханских степях люди мерзли, падали от голода и тифозной вши, конница Покровского преследовала их по пятам, и все равно красноармейцы мужественно преодолевали стужу, пески, с тем чтобы в далекой Астрахани набраться сил и дать сокрушающий отпор противнику.

А сейчас от Ростова на Кубань нередко уходили вовсе не разгромленные части, хорошо вооруженные и обмундированные, но ни кубанцы, ни донцы, ни добровольцы даже не думали о продолжении борьбы.

В станице Кущевской на одной квартире с беженками из Ростова оказался худой, тонколицый поручик по имени Нил Абрамович. Весь вечер, сидя за общим столом и набивая желтым волокнистым табаком гильзы, он говорил:

— Сейчас каждого офицера гложет опасение не попасть на пароход. Страх за собственную шкуру стал превыше всего. Краснов и Деникин подняли против красных сотни тысяч, но не смогли в белую армию вдохнуть сколько-нибудь здорового начала. Генералы, конечно, первыми укатят за границу. А мы — рядовые офицеры, брошенные на произвол судьбы, будем расхлебывать кашу. Красные с нас спросят за все генеральские делишки. А большинство офицеров менее всего повинны в том, что творили Мамонтов и Шкуро.

За Кущевской на станциях Сосыка и Крыловская стояло немало отличных бронепоездов, на открытых платформах — новенькие орудия, бронеавтомобили.

По дороге на Староминскую шли дивизии кавалерии донских казаков. У многих конников за седлами болтались ручные пулеметы. Отступала немалая армия, но сейчас она была подобна бесформенной, разложившейся массе, которую никто из белых генералов уже не мог преобразить на сколько-нибудь боевой лад.

Лили жестокие дожди. Глаша промокала до нитки, дрогла на холодном февральском ветру, но, претерпевая тяжкие, изнуряющие невзгоды конно-пешего передвижения, крепилась.

В станице Тимошевской офицер инженерных войск, брюнет, красавец с полковничьими погонами, столкнувшись с ней, восхищенно округлил глаза и остановился.

— Простите меня, — сказал он, преградив ей дорогу. — Но если вы пробираетесь в Новороссийск с обозом, я смогу вам предоставить место в бронеавтомобиле… Мы туда докатим за сутки… А с обозом вам еще мыкаться не менее двух недель…

— Я очень тронута вашим любезным предложением, — живо ответила Глаша. — Но меня в Екатеринодаре ждет муж. Я с ним уж как-нибудь доберусь до Новороссийска.

— А что вы с вашим мужем будете делать за границей? — усмехнулся полковник. — Я, например, инженер с крупным именем. Меня знают во Франции на пушечных заводах.

— А мой муж известный художник, — быстро отпарировала Глаша.

— Русские живописцы на чужой почве быстро увядают.

— Я то же самое думаю, господин полковник, а поэтому постараюсь уговорить мужа остаться в России, — вдруг вызывающе выпалила Глаша и задорно сверкнула глазами.

— Ну, тогда я — пас и ретируюсь! — Полковник галантно расшаркался перед Глашей и зашагал через площадь к своему бронеавтомобилю.

Многие беженки и офицеры, заболевая сыпняком, умирали на подводах, не желая остаться в маленьких станичных больницах, до отказа забитых больными…

Особенно бедствовали семьи донских казаков, чаще всего они в попутных кубанских станицах не могли получить ни крова, ни корма для себя и своих отощавших коней и коров. Нередко, ночуя в оголенных полях под открытым небом, они болели и умирали без всякой помощи со стороны. Скот и лошади падали…

Глаша пробовала и не могла допытаться, кто напугал «красными дьяволами» стариков, старух, женщин. Почему вдруг они потянулись целыми семьями за отступающими частями Донской армии?

Иногда, улучив удобный момент, она подходила к старикам казакам и говорила:

— Офицеры вас не пустят на пароходы с вашими телегами, коровами и лошадьми.

— Ну тогда большевик нам сделает секир башку, — твердили старики.

— Возвращайтесь лучше в родные хутора и станицы.