Дмитрий Миропольский - American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

Фёдор Иванович успевал рассказывать Пашеньке: четыре карты одного достоинства — четверик ; считай, верный выигрыш. Перебить четверик можно только четвериком старших карт: четыре туза убивают четырёх королей, четыре короля — четырёх дам… Четыре карты одной масти — хлюст , три карты одного достоинства — трынка , три карты одной масти — три карты и есть. Трынка трёх валетов старше трынки трёх десяток. Хлюст старшей масти убивает хлюст младшей. Старшинство мастей привычное: червы, бубны, трефы и в самом низу — пики.

Игра пошла. Офицеры стали втёмную хвалиться, у кого карты старше — полезли в горку. Блеф — дело тоже недолгое: когда трое спасовали — двое оставшихся открыли карты и сравнили комбинации. У кого в самом деле оказалась старшая, тому и достался банк; вот и вся гальбе-цвельфе.

— Кто не по силам лезет в горку… — продолжал приговаривать Фёдор Иванович. По ходу игры он рассказал цыганке своей про фальки , которыми обычно назначаются дамы и шестёрки: фалька рядом с другой картой может менять значение — рядом с королём она превращается в короля, рядом с восьмёркой — в восьмёрку; три семёрки и фалька — вот тебе и семёрочный четверик . А ежели игроку угодно, фалька может поменять масть и сделаться такой же, как соседняя карта: три червы и бубновая фалька — червовый хлюст, две червы с фалькой идут за три червы…

— Говорю же, дитя малое в два счёта обучить можно! — смеялся граф, глядя на озадаченную Пашеньку, которая с картами знакома была сызмальства, но делала вид, что игрецкая премудрость даётся ей непросто. Это забавляло офицеров: они исподтишка ощупывали цыганку любопытными мужскими взглядами, отдавали должное её совершенству и не могли не позавидовать Фёдору Ивановичу…

…который беззаботно проигрывал первые ставки, изучая соперников и заманивая их в свои сети. Но в какой-то раз, оказавшись по левую руку от сдающего, он заявил:

— Поднимаю куш! — и выложил к обычной ставке солидную прибавку, за что получил четыре карты втёмную: никто уже не знал, какая комбинация может оказаться у него на руках.

Сидевший следующим Нарышкин мог перетемнить — поднять ставку ещё выше, чтобы тоже получить никому не известные карты. Саша этой возможности не упустил, и дальше круг за кругом выигрывали по большей части только он да Толстой, оправдывая для остальных графскую присказку «тот может и впросак попасть»…

…а ещё в какой-то раз, когда Фёдору Ивановичу снова пришла очередь сдавать, Нарышкин в шутку сказал ему солидным басом:

— Дай-ка мне, братец, туза!

К этому времени офицеры уже немало выпили, разгорячились и сидели за столом в рубашках, скинув мундиры.

— Туза-а?! — протянул Толстой, засучил рукава и выставил вперёд могучие кулаки, словно собирался в самом деле тузить Нарышкина. — Изволь, можно и туза. Прямо здесь желаешь получить или на плац выйдем?

Шутка получилась неразборчивой и прозвучала грубовато. Но когда бы не вино и не Пашенька во всей своей красе — Саша не обратил бы на сказанное внимания: посмеялся бы со всеми вместе и продолжил игру…

…а вместо этого — вскочил, отшвырнув стул и побелевшими губами произнёс лишь одно слово:

— Стреляться!

— В своём ли ты уме, сударь мой? — спросил Толстой, согнав с лица улыбку и тоже поднимаясь.

Трое офицеров поддержали графа:

— Господь с тобой, Саша. Не порти вечер. Выпейте мировую, и будем дальше играть!

— Стреляться, — холодно повторил Нарышкин, взял мундир и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Один из преображенцев, переглянувшись с остальными, бросился за ним. Двое других остались и приступили к Фёдору Ивановичу, требуя, чтобы он извинился за дурную шутку. Тот отослал Пашеньку прочь и заявил товарищам: они сами слышали — каков был вопрос, таков и ответ, а если сыну обер-церемониймейстера вольно вести себя, как кисейная барышня, то и получит он сполна, что заслужил.

Ночью офицеры привезли Фёдора Петровича. Кузен его к тому времени уже поостыл и после общих уговоров нехотя согласился примириться с Нарышкиным у дуэльного барьера. Фёдор Петрович не отставал до тех пор, пока Фёдор Иванович не черкнул на бумаге несколько строк с предложением забыть неудачный каламбур и кончить дело без кровопролития. Письмо было тут же отправлено с нарочным в Егерский батальон.

— Да только помяни моё слово, — прибавил Фёдор Иванович, когда Фёдор Петрович уже с облегчением вздохнул и выпил вина, поданного Пашенькой, — не станет Саша мириться. Боязно ему, что разговоры пойдут, мол, струсил Нарышкин против Толстого.