Граф перевёл на старика тяжёлый взгляд.
— Скажи, сколько денег надобно, чтобы ты её из табора отпустил.
— Я её не держу, — ответил цыган. — Пашенька — птица вольная. Пусть сама скажет.
— Говори, сколько! — потребовал Фёдор Иванович, снова поворотясь к юной цыганке, и она снова рассмеялась ему в лицо:
— А сколько не жалко. Да помни, что золото рядом с медью не лежит! Будет мало — не поеду с тобой.
Зрачки графа сузились, кровь отхлынула от щёк; он ударил кулаком в ладонь и хрипло проговорил:
— Много будет. Много!
Фёдор Иванович круто развернулся на каблуках, выворотив траву с корнями, и зашагал прочь. Фёдор Петрович поспешил следом…
…а когда извозчик на лёгких дрожках вёз их обратно в Петербург, увещевал мрачно молчавшего кузена:
— Не зря говорят, что колдуньи они все. Вот и эта тебя приворожила. — Он передразнил: — Поехали со мной, поехали со мной… Да ты, братец, умом тронулся! Что за водевиль — влюбиться в цыганку?! И на что она тебе? То есть я, конечно, понимаю… Но надолго ли? На день, два, на неделю? И за это большие деньги платить?.. Ладно, тоже понять можно. Красивая она до невероятия. Но деньги откуда?
— Выиграю, — буркнул Фёдор Иванович, глядя в сторону. — Буду играть и выиграю. Сказал — много, значит, много! А ты мне портрет её напиши. Сможешь?
Фёдор Петрович почёл за благо не прекословить и обещал постараться.
В таборе тем временем барон и Максим, отец Пашеньки, выговаривали ей за безрассудство:
— О себе не думаешь — о нас подумай! Грозу накликать хочешь? И всё тебе забава! Держалась бы ты от господ подальше — всем бы спокойнее было. Жили бы и жили, как у Христа за пазухой. Где ещё такое место для табора сыскать, коли погонят нас отсюда? Барорай Нарышкин слово молвит — никто больше во всём Петербурге не приютит, до самой Москвы кочевать придётся, если не дальше… Забыла уже, как собаками нас по пути травили? Как наши кибитки жгли, как деньги последние отнимали — забыла? Жить хорошо привыкла? Э-эх… Одного раздразнила, другого… Хватит! Раз уж нашлись на тебя охотники — сама виновата, теперь выбирать придётся.
— Свой покой за Пашенькину жизнь купить хотите?! — Щёки девушки вспыхнули, а тонкие ноздри затрепетали от ярости. — И кого же из двоих мне выбрать?
Максим угрюмо потискал гитару, с которой не расставался.
— Молодого не надо, — процедил он сквозь зубы. — Нет у него денег, а бедный — хуже вора.
Седой цыган возразил:
— Из лоскутков одеяло шьётся. Сегодня бедный, завтра наследство получит или чин хороший. Правда твоя, у генерала денег много. Только слышал я, что уедет он скоро, за дальние моря уйдёт. А Пашенька здесь останется, но в табор ей дороги уже не будет.
Девушка слушала, переводя презрительный взгляд с отца на барона, и грызла сорванную травинку. Посудачив с Максимом так и эдак, старик спросил её:
— Ну, а ты-то что думаешь?
— Не ваша печаль! — Пашенька выплюнула травинку и, взметнув юбки, прошлась колесом. Встала на ноги, откинула со лба густые волосы, развела волнами руки в стороны и без всякой музыки пошла в танце прочь от мужчин. А отойдя подальше, обернулась и крикнула: — Сама решать буду!
Разговор у британского посланника, случившийся белой июньской ночью, заставил Николая Петровича Резанова поторопиться с одним немаловажным делом…
…и спустя несколько дней он вернулся на Английскую набережную: здесь, кроме здания Министерства иностранных дел, в линию с жилищами сэра Джона Уоррена, заговорщицы Ольги Жеребцовой и вездесущего Александра Львовича Нарышкина располагался ещё особняк дважды тёзки обер-прокурора — Николая Петровича Румянцева.
Граф Румянцев прекрасно ладил с Резановым, порой оказывал ему покровительство и принимал живейшее участие в подготовке кругосветной экспедиции, поскольку одновременно был директором Департамента водяных коммуникаций и возглавлял Министерство коммерции. Кому, как не ему, радеть за морской поход в Русскую Америку для оживления торговли?! Крузенштерн успехом своего прожекта во многом обязан был поддержке Румянцева и запискам графа на высочайшее имя. Ходил слух, что мысль о назначении овдовевшего обер-прокурора в спутники Крузенштерну тоже подсказана государю именно Румянцевым. Вот к нему-то и приехал нынче Резанов.
В неполные пятьдесят лет граф заслуженно славился коллекционером редких рукописей, пергаментов и книг, собираемых по всей Европе. В прошлом году для сокровищ своих он выкупил у князя Голицына трёхэтажный особняк на Английской набережной, желая устроить там музей с библиотекой в двадцать пять тысяч томов. Коллекция занимала дом сверху донизу, Румянцев же довольствовался жилыми покоями в три комнаты с видом на Неву.
Читать дальше