Дмитрий Миропольский - American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

Фёдор Петрович обратил к кузену бледное вытянутое лицо и спросил страдальческим голосом:

— Ты приехал нотации мне читать или по делу какому?

— По делу, по делу! Да брось ты уже хандрить. Ничего, пообвыкнешь, втянешься, зверушек диковинных порисуешь на островах далёких, девок тамошних потискаешь… Я бы за то, чтобы на твоём месте очутиться, десять лет жизни отдал, не торгуясь!

— Что за дело-то? — напомнил Фёдор Петрович, и Фёдор Иванович спохватился:

— А как раз по твоей части, по художественной. Сам посуди, кого ещё мне просить, как не тебя… Цыганку помнишь у Нарышкина?

— Как не помнить! Про каблук отстреленный по всему Петербургу рассказы ходят. Ловко ты тогда Сашу обставил.

Фёдор Иванович распушил пятернёй бакенбарды.

— Вот! Цыганку Пашенькой звать. Сделай милость, поедем со мной. Я ей сапожки новые купил, а ещё… гм… — он запнулся на мгновение, — ещё ты мне Пашенькин портрет нарисуй.

— Да ты никак влюбился?! — фыркнул Фёдор Петрович, позабыв свою печаль, а Фёдор Иванович уже поднимал его могучей рукой с тахты и тянул к дверям, вон из квартиры:

— Хватит валяться! Едем, едем к Нарышкину сей же час!

«Два человека у меня делают всё возможное, чтоб разориться, и никак не могут», — со смехом говаривала императрица Екатерина. Одним из этих двоих был обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин, который завёл моду на дачные фейерверки, охотно принимал в гостях знакомых и незнакомых — каждого угощали мороженым, чаем и фруктами, — ежедневно устраивал танцы и раздавал убогим деньги, а ещё кормил нуждающихся, выплачивал пансионы бедным семействам…

Старший сын Льва Александровича, нынешний обер-гофмаршал Александр Львович, унаследовал не только имя и состояние, но и душевную широту батюшки своего и щедрый обычай всё лето держать нараспашку двери дачи по Петергофской дороге.

Теперь лето пришло: столичный свет отъехал за город, расселился кругом Петергофа, и дачная жизнь у Нарышкина не замирала круглые сутки. Графское хлебосольство, а сверх того цыганский табор привлекали в имение множество гостей — среди которых оказались и кузены Толстые.

Фёдор Иванович, обходя гулянье благородной публики, повлёк Фёдора Петровича прямо к шатрам на лугу и быстро сыскал в таборе Пашеньку. Кроме новых сапожек он привёз ещё цветастый платок и серьги с браслетом. Увидав подарки, девушка рассмеялась.

— Были бы серьги, — сказала, — а уши найдутся!

Бросила сапожки одной подруге, украшения — другой и третьей, платком укрыла плечи…

— Благодарствуй, что не забыл, — шутливо поклонилась она графу. — Только если голубку рассердить, даже она клюнет. А ты стрельбой своей весь табор напугал, Пашеньку чуть жизни не лишил… Малой ценой откупиться хочешь, барин!

У Фёдора Ивановича бакенбарды встали дыбом. Он вперился в девушку взглядом и медленно расстегнул на груди мундир — одну пуговицу, вторую… Фёдор Петрович, памятуя про бешеный нрав кузена, оглянулся в поисках подмоги: если выкинет сейчас Фёдор Иванович неудачное коленце — богатырство его не спасёт, слишком уж много цыган кругом. Поди, обоим достанется…

…но кузен сунул руку за пазуху и вытащил оттуда подвеску на золотой цепочке, подняв повыше, чтобы её рассмотреть можно было. Перед глазами Пашеньки раскачивался диковинный золотой зверь тонкой работы, осыпанный бриллиантами. Лучи солнца играли на гранях драгоценных камней. Цыгане приблизились, разглядывая искрящуюся невидаль, и Пашенька замерла в изумлении. Толстой усмехнулся.

— Это броненосец американский, — сказал он, — армадилло по-тамошнему. Нравится?

— Но откуда?.. — негромко поинтересовался Фёдор Петрович: уж ему-то было ведомо, что кузен беден, как церковная крыса.

— У Саши Нарышкина в карты выиграл, — небрежно бросил Фёдор Иванович, не сводя с цыганки глаз, и повторил: — Так что же, нравится? Этого довольно будет?

Девушка подставила ладони, сложенные лодочкой. Граф отпустил цепочку, и подвеска с тихим звяком упала Пашеньке в руки.

— Квиты, — сказала цыганка.

— Тогда поехали со мной! — вдруг выпалил Фёдор Иванович, но Пашенька медленно покачала головой, тоже без отрыва глядя ему в глаза:

— Это мы запрошлое квиты. А Пашенька дороже стоит!

Тут среди цыган сделалось движение. Они расступились, и вперёд вышел барон в сюртуке с большими серебряными пуговицами.

— Не серчай на неё, барин, — склонив седую голову, обратился он к Фёдору Ивановичу. — Мы люди бедные, обхождению не учены. Как думаем, так и говорим.