Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Администрация бесновалась. Все карцеры давно уже забиты до отказа, триста заключенных переведены на карцерное положение в своих камерах, а пение не прекращалось.

Это был самый массовый и самый дружный протест за всю историю шлиссельбургской каторги. О его истинных причинах начальство не догадывалось. А ведь тюрьма в своей незримой глубине бурлила уже не первую неделю.

Еще в конце мая — начале июня в крепость из разных источников просочились слухи о Ленском расстреле. Через почтовый тайник подробности массового убийства рабочих были сообщены в каждую камеру, и они потрясли даже уголовников. О протесте пока не сговаривались, не назначали сроков, но он зрел — это чувствовалось по всему.

Незадолго Петр, вновь сидевший с уголовниками в «зверинце», получил сразу две записки. Первую от «доктора».

«События в Сибири всколыхнули всю Россию. Даже правительство вынуждено начать расследование этого преступления. Газеты пишут о непрекращающихся рабочих волнениях. Поднимается новая волна… Подробности в «зверинце» у Марголина, в «сарае» у Балабина, в четвертом корпусе у Петровича».

Такие записки «доктор» отправил, наверное, во многие адреса.

Жадановский и Лихтенштадт писали Петру вместе:

«Твой срок скоро заканчивается. Остерегайся и помни — на воле каждый из нас нужней. Хорошо бы увидеться в эти дни. Если нет — счастья тебе и удачи».

Увидеться им больше не довелось. В самом начале протеста Жадановский и Лихтендшадт были заключены в общий карцер второго корпуса, где, несмотря на угрозы порки, вместе с товарищами не прекращали пения. Это длилось целую неделю — в темноте, на воде и хлебе, пока не осипли их голоса, пока голод не обессилил протестующих, а страшная духота и спертый воздух не привели их в лазарет.

Петр протестовал вместе с уголовниками. Долго петь им не пришлось — уголовникам быстро надоела эта канитель, но они с удовольствием избрали свою форму протеста. Пользуясь жарой, разделись донага и при входе надзирателя дружно ложились на пол.

К счастью, карцеры были переполнены политическими, и у начальства не оставалось ничего другого, как не замечать этих вольностей.

Да, в трудную пору покидал Петр Анохин своих товарищей по каторге, которые продолжали борьбу и после его отъезда. Уже в Сибири, через несколько лет, он узнал, что «песенный протест» вскоре сменился более организованным, что тюремному начальству были предъявлены требования из 17 пунктов, в результате чего четырнадцать политических были спешно переброшены в Орловский централ, славившийся на всю Россию жестокими порками, избиением и издевательствами.

Среди переведенных был и Борис Жадановский. Где–то он сейчас?

Два месяца назад в Петрограде Анохин неожиданно встретил Лихтенштадта. Во главе отряда красногвардейцев он шел по Суворовскому проспекту в сторону Смольного. Долго говорить не пришлось — оба спешили. Но Владимир — все такой же мягкий, искренний, душевный — успел сообщить, что Жадановский жив, что он выдержал все муки и истязания, но опасно болен и теперь лечится где–то в Крыму.

Для обоих это была огромная радость. Они стояли, смотрели друг на друга и улыбались тому; что и они вот тоже живы, что довелось им и свидеться, что встретились они хотя и в тревожные, но в общем–то счастливые дни, а то, что было там, в прошлом, то о нем и вспоминать им не к чему — оно и так никогда не забудется.

В конце февраля железнодорожники станции Петрозаводск избрали Петра Анохина депутатом Олонецкого губернского Совета, в составе которого к тому времени начала резко обостряться политическая борьба между большевиками и левыми эсерами.

Камнем преткновения служил вопрос о войне и мире.

В октябре 1917 года левые эсеры, выделившись в самостоятельную партию, пошли на соглашение с большевиками. Они входили в состав ВЦИКа, Совета Народных Комиссаров, в местные Советы. В начале они даже поддерживали ленинскую политику скорейшего окончания войны. Однако, когда на переговорах в Бресте выяснились захватнические аппетиты милитаристских кругов Германии, левые эсеры заколебались, стали хитрить, уклоняться, искать каких–то третьих путей в войне и мире и в конце концов решительно выступили против подписания Брестского договора.