Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Ввели свидетелей. Председатель суда задал вопросы о их личности, вероисповедании и нет ли у них особых отношений с обвиняемым. Потом священник привел свидетелей к присяге, Ишанькина удалили из зала, а Иванов стал давать показания.

Он повторил слово в слово все то, что показывал и следователю Чеснокову, и подполковнику Самойленко–Манджаро.

Петр не видел Иванова с того памятного вечера. Помимо того, что сегодняшняя их встреча сулила очень мало хорошего для Петра, ему было как–то особенно обидно, неловко и даже стыдно сидеть перед ненавистным филером в жалком положении подсудимого. Конечно, Иванов — пешка. Что значит он в сравнении с этими генералами и полковниками! Все дело в них! Им дано судить, решать судьбы, держать в повиновении таких, как Иванов! Или таких, как эти два застывших по бокам жандарма, которые, по своей тупости и довольству, сами не знают, что творят. Прикажи им рубить шашкой — они зарубят, прикажи отпустить на волю — тут же отпустят и даже удивятся. Таков же и Иванов, только еще хуже, так ка не простой холоп, а холоп–ищейка…

— Имеются ли у обвинения вопросы к свидетелю Иванову? — спросил генерал.

— Не имеется, — ответил прокурор.

— А у вас, господин защитник?

— Да. Скажите, господин Иванов, вы служите в жандармском управлении в должности филера?

— Так точно–с.

— В чем же состоят ваши обязанности?

— Наблюдать за неблагонадежными элементами.

— Вам дают задание по наблюдению или вы сами решаете, за кем наблюдать?

— Когда как–с. Чаще всего мы имеем задание…

— Точнее. Имеете ли вы право без распоряжения начальства устанавливать за человеком наблюдение?

Иванов замялся, растерянно посмотрел на судей, на прокурора и молчал.

— Я жду ответа, свидетель.

— О всех замеченных неблагонадежных лицах или действиях мы докладываем начальству.

— На следствии вы заявили, что до 11 августа обвиняемый Анохин ни в чем подозрительном не замечался, не так ли?

— Так точно–с.

— И вместе с тем, как явствует из ваших сегодняшних показаний, вы вели за ним постоянное наблюдение. Было это или нет?

— Никак нет–с. Анохин лишь замечался с неблагонадежными элементами, за которыми велось постоянное наблюдение.

— Кто эти неблагонадежные элементы?

— Лева Левин и Давид Рыбак.

— Господа судьи, — обратился защитник. — Прошу отметить. После инцидента 11 августа указанные Лева Левин и Давид Рыбак были привлечены к жандармскому дознанию, арестованы и за неимением каких–либо компрометирующих их фактов, освобождены из–под ареста… Скажите, свидетель! Как часто вам доводилось встречать или видеть Анохина до покушения?

— Почти каждый день–с.

— Где?

— На улице–с. Он работал разносчиком газеты.

—– Он, как вы утверждали на следствии, знал о том, что вы служите филером?

— Так точно–с. Он приносил газету в жандармское управление и часто встречал нас там.

— Как вы считаете, свидетель, могло ли у Анохина, который, по вашим собственным утверждениям, не являлся неблагонадежным, создаться в результате только что сообщенных фактов мнение, что вы постоянно ведете за ним наблюдение?

— Не могу знать–с.

— Господин председатель, считаю, что вопрос защитой поставлен в наводящей и потому неправильной форме, — заметил прокурор.

— Да–да. Формулируйте вопросы конкретней, — согласился генерал, недовольный затяжкой процесса.

Все — и прокурор, и члены суда, и адвокат, — знали, что дело Анохина уже решенное, что никакие новые факты не изменят сущности приговора. Статьи 18 и 31 «Положения об охране», предусматривавшие «нападение на чинов войска и полиции и на всех должностных лиц при исполнении ими обязанностей службы», требовали наказания в соответствии с 279 статьей Свода военных постановлений, а это означало смертную казнь.

Поэтому процесс не представлял никакого интереса и с точки зрения юридической.

Председатель, даже не стараясь вникать в существо судебного следствия, следил лишь за соблюдением формальностей, так как смертные приговоры поступали на конфирмацию к командующему войсками. Прокурор, отлично сознавая неоспоримость выводов обвинительного акта, заботился о сохранении «чести мундира». А защитник, понимая полную беспомощность своего положения, если и пытался что–то предпринять, то лишь за тем, чтобы хоть этим оправдать себя в глазах подсудимого.

Самое нелепое и парадоксальное состояло в том, что если бы члены суда и захотели вынести обвиняемому иной приговор, то они не смогли бы этого сделать. По высочайшему повелению от 8 сентября 1905 года военно–окружной суд сам не имел права смягчить наказания, а лишь мог, при наличии смягчающих обстоятельств, наряду с вынесением смертного приговора представить командующему войсками отдельное постановление.