Юрий Трусов - Золотые эполеты

— Самая что ни на есть первая, — подтвердил парень.

— То-то и оно. А знаешь, что это — самое главное в жизни. Можно сказать, стержень каждого человека. Потеряешь — и многое пойдет вкривь, если не все. Тут, парень, надо всю силу собрать воедино, чтобы сберечь ее. Понял?

— Нет, не понял, — чистосердечно признался Кондрат. — Ну при чем тут сила? Любовь — любовью, а вот чего вы говорите о силе — не понимаю.

— Сейчас объясню. Видишь ли, я и ты одним делом занимаемся. Ты по механической части идешь, а я — кузнец. Одна у нас работа, с железом дело имеем. Словом, такую силу проявляем, что само железо, как тесто, мнем и разные предметы из него делаем. Вот такую же силу и твердость ты должен проявить и в жизни, чтобы любовь свою сберечь. Понял?

— Теперь понял.

— То-то. — Варавий важно погладил свою седую опаленную бороду. — А может быть, тут сил надобно поболее, чем в железном деле. Наверное, поболее, потому, что я то железное дело освоил. — можно сказать, первый кузнец в округе, а вот любовь свою не сберег. Напоил как-то меня один купец, а любовь мою, когда я пьяный был, украл. Красивая она была, любовь моя. Вот и украл ее купец проклятый.

— Как же это случилось?

— Очень просто. Пока я пьяным в беспамятстве лежал, ее связали и насильно увезли. Далеко увезли — верст за тысячу. Я, правда, купца того проклятого нашел, посчитался с ним. Нет его больше на земле. Но и моей любви нет. То ли она сама повесилась, то ли удавили ее, — и вся моя жизнь сразу вкось пошла. Вот что такое любовь, парень. С одной стороны — нежность, а с другой — железное дело. Железно беречь ее надобно.

— А почему у вас вкось жизнь пошла?

Долго об этом рассказывать. А ежели коротко — просто тоска заела. Все, чтобы я ни делал, куда бы ни шел — перед глазами моими любовь стоит и с укором на меня глядит, мол, как же ты меня, Варавий, потерять смог?.. До тюрьмы я докатился, до кандалов, и спасибо Виктору Петровичу, что когда война с Бонапартом началась, он меня из острога вызволил и в свое ополчение ратником взял. Так я после войны при нем и остался. Не уважаю я бар и помещиков всяких, а вот его не только уважаю, но даже люблю. Понимаешь, люблю. Не похож он совсем на барина. Вроде бы барин и не барин, ну, прямо как белая ворона среди черного воронья, так он среди своего господского сословия. А уважительный какой, никогда простому человеку грубого слова не скажет. Каждого селянина на «вы» называет.

— Я тоже его уважаю, потому просить буду, чтобы помог мне Богданку сосватать.

— А если он не захочет тебе помочь?

— Не может этого быть! — воскликнул Кондрат.

— Я тоже думаю так, а все же… — Усмехнулся в бороду Варавий. — Ну а если не захочет?

— Тогда мы убежим с Богданой, и никто нас разлучить не сможет!

— Вот это правильно! — сказал Варавий. — Тогда по-моему. По-железному. Тогда, если что, тикай с Богданкой.

— Бежать не надо, — вдруг раздался спокойный голос. — Это тоже будет по-железному.

Варавий и Кондрат взглянули в сторону, откуда прозвучали эти слова: в проеме распахнутых дверей кузницы стоял, добродушно улыбаясь, среднего роста человек в просторном костюме наездника. Уже немолодой, в его темно-русой бороде серебрилась густая проседь. Это и был Виктор Петрович Скаржинский.

— Здравствуйте, братцы! — по-военному отчеканил он приветствие и, видя, что «братцы» смущены его внезапным появлением, чтобы не усугублять их смущения, подошел к горке поковок, сложенных возле горна.

— Недурно, совсем недурно, — сказал, показывая на груду еще горячих поковок. — Когда это вы успели?

— Да только что закончили, — ответил не без гордости Варавий. — Я, значит, вот с ним, с Кондратом…

— Все закончили?

— Все. Осталось только приварить их к лемехам и ставить в плуги. — Варавий заметил, что Виктор Петрович протянул было руку к одной из поковок. — Только не дотрагивайтесь до них. Поковки-то еще раскаленные. И в перчатках нельзя. — Опять предупредил он, видя, что Скаржинский вынул из кармана сюртука белые жокейские перчатки.

— Сгорят ваши перчатки вмиг.

— Вот как, — разочарованно проговорил Виктор Петрович улыбаясь.

Кондрат взял клещами одну из поковок, сунул ее в бочку с водой, которая тотчас зашипела и над ней пошел пар. Через минуту, держа в руках мокрую, но остывшую поковку, Скаржинский уже рассматривал ее. Он остался доволен работой.

— Да вы не кузнецы, а ювелиры. Тут и слесарю опиливать не надо. Все точно. Можно сразу приваривать к ним лемехи. Спасибо за добрую работу.