Юрий Трусов - Золотые эполеты

В отряде Бирюлева собирались опытные, отважные боевики. Среди них известные всей армии храбрецы-разведчики — матрос Петр Кошка, уроженец Каменец-Подольской губернии, есаул-пластун Иван Долиненко с Кубани, братья Батьяновы. Один лейтенант, а другой мичман, как Кондрат. Матросы батареи капитан-лейтенанта Прикамского Шевченко, Рыбников, Болников и солдаты-охотники Волынского полка, охраняющие эту батарею. Кондрат заметил, что охотники шли на задание, хорошо понимая всю опасность такой операции. Это читалось в глазах собравшихся в бой по своей охоте смелых людей.

Лейтенант Бирюлев построил свой отряд в две шеренги. Каждого спросил исправно ли у него оружие, хорошо ли примкнуты штыки, наготове ли патроны. Потом объявил цель вылазки: преодолеть расстояние против четвертого бастиона — продвинуть вперед ложементы и оставить там для их защиты стрелков. И как бы подчеркивая серьезность и риск операции, призвал всех на молитву. После молитвы он повел отряд из бастиона в ночную степь, прямо на неприятельские укрепления.

Охотники шли легкой, неслышной походкой. Но их все же скоро заметили сторожевые посты противника. Мгновенно взвились в черное ночное небо сигнальные ракеты и со всех неприятельских позиций прокатилась залповая пальба.

Шедший впереди Бирюлев обратился к отряду.

— Видите, братцы, как англичане и французы нас приветствуют. А ну вперед! — Он выхватил из ножен саблю и показал на недалекий холм. — За мной!

Охотники, теряя на ходу раненых и убитых, все же добрались до ложементов, выбили неприятеля из траншей и на их плечах ворвались в следующие окопы. Здесь произошла решительная и ожесточенная схватка. Но невероятно трудно остановить атакующих, когда они сумели добраться до противника. Через несколько минут боя английские солдаты, рослые, сухопарые парни, несмотря на отчаянное сопротивление, были убиты, и лишь немногим удалось выскочить из окопов и спастись бегством. В плен попало несколько раненых, среди них один капрал и один офицер. Подоспевшие саперы стали быстро переделывать захваченные ложементы, в которых засели наши стрелки. Захваченное оружие — штуцера, военное имущество, раненые и убитые были отправлены в тыл.

Кондрату показалось, что на всю эту операцию ушло несколько минут, а в действительности — большая часть ночи. Дело в том, что он, одним из первых ворвавшись в траншеи, сцепился с английским офицером. Тот оказался вертким, сильным парнем и успел выстрелить в Кондрата из пистолета, так что пуля, прострелив фуражку, скользнула по волосам. Оглушенный выстрелом, мичман свалился вместе с полузадушенным офицером. Он пришел в себя, когда Бирюлев приложил к его кровоточащей ссадине на голове платок.

— Держите, мичман, мой платок, как тампон, пока кровь течь не перестанет. Пора возвращаться обратно, — озабоченно сказал ему командир. Шатаясь, он все же без посторонней помощи возвратился в бастион.

— Это он в вас, ваше благородие, из пистолета в упор саданул, — показал ему уже в блиндаже бастиона на пленного английского офицера один из матросов. — Но вы ему все же здорово вязы скрутили, пожалуй, он долго головой вертеть не сможет.

— Идите на перевязку к Марии Прокофьевне, — сказал Бирюлев. Английский офицер с испугом посмотрел на Кондрата, который неожиданно для всех вдруг добродушно улыбнулся и загудел своим баском:

— Мне матушка еще рассказывала, что вот так деда моего, Кондрата Хурделицу, когда Измаил брал, тоже в голову из пистолета стреляли, но и тогда тоже пуля чуть задела, как у меня. Видно, у всех нас, в роду Хурделиц, головы такие дюже крепкие, что их пуля не берет.

Одна из сестер милосердия, Мария Прокофьевна — «блиндажка», промыла и перевязала рану и так удачно, что мичман мог снова надеть свою фуражку.

Уже начало светать. Его шатало от усталости, а может, от потери крови, хотя рана на голове уже не кровоточила. Очень хотелось здесь же, в блиндаже, на бастионе, прилечь и отдохнуть. Но Кондрат все же нашел в себе силы преодолеть слабость и сонливость, почистил шинель, ботинки и пошел не на свой пароход-фрегат, а в госпиталь, где сейчас дежурила Богдана. Его так тянуло к ней, что ни усталость, ни ранения не были препятствием. Он переправился через залив на Северную сторону, пошел знакомой дорогой. Мостовая была покрыта осколками бомб, которые хрустели под ногами. В одном месте он даже споткнулся об упавшее ядро.

Он вспомнил, как английский офицер перекосился от испуга, когда русский матрос показал на него Кондрату. «Струсил герой, струсил». А затем ему пришла другая мысль, что он теперь с Богданой, как говорится, на равных. Ведь она в своей операционной и даже дома, как и все жители осажденного города, находится на опасном рубеже, таком же, как он, там на борту боевого корабля или у бойницы бастиона. Сознавать это ему было горько, больно, но в то же время он чувствовал гордость за нее, за свою любимую. «Вот она у меня какая! Ведь не всякая женщина поедет за тысячу верст под бомбы, под пули лечить раненых».