Константин Шильдкрет - Царский суд

— Спишь, а про дело не разумеешь!

Приподнялся с постели, виновато потупился.

— Не сыскал я их, окаянных.

Толмач суетливо забегал по комнате.

— Клад ведь мы загубили. Где ещё золота столь нагребём.

Ляскнул зубами, с омерзением сплюнул, пошёл оскорблённо к двери. Калач вполголоса окликнул его.

— И слушать не стану.

Опричник с силой ухватил его за руку.

— Ещё можно крылья добыть.

Толмач повернул голову. Лицо сразу расплылось в приятельскую улыбку, и замаслились бегающие по сторонам рысьи глаза.

Уселись на постель, таинственно зашептались. Толмач что-то страстно доказывал, отчаянно жестикулировал, весь дёргался и подпрыгивал. Наконец опричник решился, взял с лавки шапку, отороченную куньим мехом, напялил её на глаза, пошёл, сгорбившись, к выходу. Сообщник подталкивал его кулаком, торопил. У двери Калач повернулся к иконам, снял порывисто шапку, перекрестился и бочком вышел в тёмные сени.

Хаят застыла на карауле, ухом жадно ловила шёпот, доносившийся из темницы. Опричник крался во тьме. Черкешенка насторожилась, задула свечу и укрылась за свод.

Бесшумно, на четвереньках полз Калач. Черкешенка успокоилась, острое любопытство толкало её к двери. Припала глазом к щели, присмотрелась к мраку.

Темрюковна наклонилась над Никишкой.

— Хочу в последний раз поглядеть на тебя.

Припала щекою к его щеке, обвилась вокруг шеи руками.

Медленно поднялся Калач, всмотрелся. Животный страх охватил его: у двери застыла какая-то тень. Хотел броситься назад, неясный шёпот донёсся до его слуха. Сразу вернулось сознание. Он прыгнул к тени, обмершая Хаят почувствовала на горле холодок острия кинжала. Опричник сорвал шарф, ловким движением скрутил черкешенке назад руки, туго перевязал, толкнул за свод. Женщина хотела что-то сказать — заткнул ей чадрою рот.

— Принимай, царица, гостей.

Злорадно усмехаясь, зажёг огарок, стал во весь рост у настежь открытой двери.

Темрюковна не растерялась, выхватила незаметно кинжал, сунула его в руку Никишке, шепнула, тяжело поднимаясь с земли:

— Убей его. Он хочет помешать тебе убежать.

Коснулась горячими губами его щеки.

— Пропусти!

Опричник не шевелился. Царица что-то лихорадочно соображала. Вдруг она вспыхнула, грудью прижалась к груди Калача, страстно шепнула:

— Убей его и тогда...

Снова коснулась горячими губами его щеки.

— Убей его и тогда приходи ко мне.

Нагнув головы, наступали друг на друга Калач и Никишка.

В руке царицы дрожал догорающий огарок. Глаза сладострастно следили за поединком. Опричник подпрыгнул, взмахнул кинжалом. Холоп схватил крылья, отразил удар. Взбешённый Калач рванул изо всех сил крыло. Оба повалились на землю. Переплелись.

Калач налёг всем телом на Никишку, больно укусил его за руку, зажимавшую кинжал. Темрюковна уловила мгновение, схватила оброненный кинжал, ткнула им в спину опричника. Узник сбросил с себя тело врага. В смертельном ужасе застыло лицо раненого. На губах проступила кровавая пена.

Царица, усмехаясь, подошла к умирающему, вытащила из раны кинжал, обтёрла клинок о кафтан, прыгнула в дверь. Никишка бросился за ней. Дверь захлопнулась перед ним, загремел тяжёлый засов.

За сводом выла связанная Хаят, каталась по земле, оскаленными зубами рвала пойманный конец шарфа. Темрюковна по пути окликнула черкешенку, побежала, не останавливаясь.

Малюта сидел у окна на широкой лавке, вполголоса беседовал с женою. Дважды уже приходила ведунья к его захворавшему сыну, но больной не поправлялся. Всё тельце было покрыто сыпью, а на щеке открылась гноящаяся язва.

Скуратов прислушался к неровному дыханию сына.

— Авось заснул.

На носках подошёл к зыбке, умильно сложил руки на груди, кивнул жене.

Стала рядом с мужем, превозмогая сон, упрямо таращила глаза, на измученном лице блуждала покорная улыбка.

— И впрямь заснул.

Тоненькая высохшая ручка потянулась к изуродованной щеке. Малюта страдальчески зажмурился, ткнул жену локтем в грудь. Женщина отвела тревожно ручонку сына. Больной проснулся, лицо собралось сморщенным, дряблым кулачком. Хрипло забулькало в горле, вырвалось придавленным птичьим писком. Отец забегал растерянно по комнате, набросился на жену.

— Сказывал, мало одной четверговой свечи. Чем щёчку-то замазывать будем?

Заломив пальцы, остановился перед зыбкой, беспомощно свесил голову.

— Юраша!

В голосе звучали отчаяние, тоска.