Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Гагарина обхватила её одной рукой, а другой поднесла к губам хрустальный кубок.

Екатерина Алексеевна с облегчением вздохнула, после чего сказала:

— Пожалуйста, поставьте звонок так, чтобы я могла достать до него рукой, и прикажите, чтобы камер-фрейлины дежурили в приёмной.

Гагарина поставила на стол маленький золотой колокольчик, а затем, поцеловав руку великой княгини и обещав вернуться сейчас же, как только это окажется возможным, поспешно вышла из спальни.

— Вот я и одна, — сказала Екатерина Алексеевна, глубоко вздыхая, — но несчастный Чоглоков прав: я должна быть одна! Одиночество делает слабых несчастными, а сильных превращает в могущественных и великих людей! А я хочу быть сильной, хочу стать могущественной и великой!.. И его тоже пришлось мне оттолкнуть от себя, — с грустью прошептала она, — хотя страстно хотелось удержать его подолее... Может быть, императрица думала сделать мне назло, когда решила отослать его, но я очень благодарна ей за это и постараюсь, чтобы он не возвращался более. Ведь он может покорить меня, а единственное моё желание — жажда одиночества, причём всякий, кто дерзнёт покорить меня, должен сам стать игрушкой моей воли!

Гулко раскатился первый из ста одного выстрелов, которыми крепость приветствовала новорождённого великого князя. Звон бокалов и громкие крики доносились из помещения великого князя, а с улицы в безмолвие великокняжеской спальни врывались радостные, ликующие крики народа.

— Да, я хочу быть одинокой, — сказала Екатерина Алексеевна, — и готова радоваться своему одиночеству, так как оно станет моим оружием, откроет мне дорогу к власти! Я чужая в этой стране, но когда-нибудь я стану её повелительницей. И все должны будут с удивлением и благодарностью признать, что эта чужестранка всю душу и все свои силы отдаёт устроению этой страны, которая станет её родиной! Если Ты, Господи, управляющий судьбами народов и государей, — сказала она, сжимая кончики пальцев и крестясь, — возведёшь меня на ту высоту, то клянусь этим одиноким часом, что вся моя жизнь будет посвящена славе и величию России, корона которой сверкает мне из радостной дали будущего. Клянусь, что я буду жить только ради славы потомков Петра Великого и в благородное прошлое я волью новые, мощные силы, которые направят Россию к благоденствию!

Выстрелы, громыхая, следовали один за другим. Всё громче становилось ликование народа. Бледные губы великой княгини улыбались, её большие, блестящие глаза медленно сомкнулись, и в лёгкой дремоте над ней проносились картины светлого будущего, которые переполняли радостью её гордую душу.

Впервые — Samarow G. Kaiserin Elisabeth. Berlin, [1881].

Книга знакомит с творчеством популярного в конце прошлого века немецкого писателя Оскара Мединга (1829—1903), создавшего целую историческую библиотеку разных времён и народов, зачинателя жанра «интимного романа» коронованных особ. Современники называли его «немецким Дюма», так как своему французскому собрату по перу он не уступал ни количеством написанных томов (126 — около 60 названий), ни умением остросюжетного изображения. Под псевдонимом Грегор Самаров им написан цикл «русских романов»: «При дворе императрицы Елизаветы Петровны», «На пороге трона», «Великая княгиня», «На троне Великого деда. Жизнь и смерть Петра III», «Адъютант императрицы», «Екатерина и Павел». Выстроенные в такой последовательности, они образуют целостное полотно — с общими героями и последовательностью развития событий — драматичнейшего периода русской истории: «женского правления» в России, от узурпации власти у малолетнего императора Иоанна Антоновича до царствования Екатерины II, также лишившей власти своего сына Павла I.

Следует оговориться: в отличие от позднейших эпигонских творений его романы вторгаются в частную жизнь государей не любопытства ради, а чтобы рассмотреть механизм власти и политических интриг. Однако романы Грегора Самарова — не историческая хроника, это литературная версия исторических событий в России XVIII века. Но смещая события во времени, изменяя имена реальных лиц, домысливая биографии, то есть создавая свою, художественную, реальность, он остаётся верным сути и духу времени.

Вполне вероятно, что при написании романов о России Грегор Самаров пользовался архивами и мемуарами соотечественников, недоступных самим русским. Его высокое положение в обществе (советник ганноверского, а потом прусского двора) это позволяло. Так или иначе, читатель увидит в книгах Грегора Самарова российскую историю такою, какой она, а вместе и её делатели, видятся иностранцу, человеку остроумному, благожелательному, умудрённому жизнью в высших сферах, которого на внешности не проведёшь.