Евгений Анисимов: Афродита у власти. Царствование Елизаветы Петровны

Личности и правлению императрицы Елизаветы Петровны (1741–1761) в исторической литературе уделено не очень много внимания. Число книг, вышедших о ней, не сравнишь с тем множеством сочинений, что посвящены Ивану Грозному, Петру Великому, Екатерине II, Александру I и другим личностям на русском троне. Иной читатель усмехнется: а о чем, собственно, тут писать? Поэт граф Алексей Константинович Толстой в своей бессмертной «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева» в четырех строках уже написал историю царствования дочери Петра Великого:

Все сказанное Толстым — правда. Действительно, веселая была государыня, много пела и веселилась. Правда и то, что порядка при ней не было. Но ведь правдой является и главная мысль поэмы о том, что отсутствие порядка в стране связано не с жизнерадостностью или мизантропией, пьянством или трезвостью, жестокостью или человеколюбием перечисленных в «Истории» государей, а с некой неискоренимой и загадочной особенностью нашего народа, у которого (так уж получается по поэме) все равно, при любом правителе, нет порядка.

Я взялся за жизнеописание Елизаветы Петровны по нескольким причинам. Во-первых, мне не нравилось то, что и как писали о ней историки до меня. Обычно это были обзоры в ряду других царствований, между тем целостной работы об императрице не было. Конечно, были сочинения знаменитых историков — Сергея Михайловича Соловьева и Василия Осиповича Ключевского. Четыре пухлых тома «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева, посвященных царствованию Елизаветы Петровны, ныне читать невыносимо трудно и скучно — я вообще убежден, что обычно люди притворяются, говоря, что прочитали последние тома соловьевского труда от доски до доски. Установив усыпляющий читателя линейный принцип изложения материала — год за годом, и так все двадцать лет правления дочери Петра, — Соловьев избрал в данном случае весьма невыгодную роль собирателя фактов, который тонет в своем материале. Знаменитый автор «Истории России» составил свои тома из обнаруженных им в архиве документов времен Елизаветы, которые частью пересказал, а частью процитировал, причем порой неточно. Но все-таки этот тяжкий труд в конечном счете оказался очень важен и нужен науке. Тома Соловьева — прочный документальный фундамент для написания других исследований по истории времен Елизаветы, плодотворных размышлений на заданную тему. Но для читателя-неспециалиста читать тома соловьевской «Истории», посвященные Елизавете, — процедура мучительная…

Иными были лекции В. О. Ключевского, три с половиной страницы которых посвящены личности императрицы Елизаветы, а на остальных ста страницах из «послепетровского» четвертого тома «Курса лекций» о царствовании дочери Петра Великого речь заходит только тогда, когда автор рассуждает о судьбе петровских преобразований. Но упомянутые три с половиной страницы, как показало время, стоят многих монографий о Елизавете. Лекции Ключевского — подлинные шедевры научного ораторского искусства. Сказанное Ключевским о Елизавете исполнено порой поразительной меткости, восхищает яркой метафоричностью и глубиной. Сколь изящны такие блестящие определения Ключевского: «Елизавета жила и царствовала в золоченой нищете»; «Умная, добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня»; «Не спускавшая глаз с самой себя». Хорошо видно, как гений Ключевского, прочитавшего-таки от доски до доски труд Соловьева, извлекает из массы его материала подлинные алмазы мысли и чувства и украшает ими свою лекцию. Но не будем забывать, что портрет Елизаветы, созданный Ключевским, все-таки не «рентгеновский снимок» реальной исторической личности, а произведение лекторского искусства, запечатленное на бумаге. Вообще, образы истории, созданные Ключевским, завораживают читателя, не позволяют ему думать иначе — так сильна магия его слова. Я, как и другие, много раз невольно подпадал под обаяние Ключевского, наслаждаясь его произведением. И — о ужас! — однажды я обнаружил в одной из своих ранних книжек невольный плагиат: начало предложения было, как говорят, «раскавыченной» цитатой из лекции Ключевского, а дальше шел уже мой, авторский текст. С тех пор я остерегаюсь: читаю Ключевского только тогда, когда уже напишу что-то — так сильно действует на меня этот «наркотик».