Сергей Голицын - Царский изгнанник (Князья Голицыны)

— Ах, милый Голицын! Ты не можешь себе представить, как я счастлив! Я с вами нынче не обедаю: сейчас же побегу к Лавуазье и объявлю ему мою радость; ведь это всё по его милости случилось! Каково! Я буду зарабатывать по восемьсот ливров в год!.. А ты ещё говорил, что аббат злой!

— Ты от радости, кажется, с ума сошёл, — возразил Миша, — к Лавуазье и после обеда успеешь съездить, а прежде всего не мешало бы тебе поблагодарить аббата и для этого не уезжать от обеда, на котором он обещал быть...

При вызове седьмым учеником Педрилло Ренодо подошёл к инспектору и шепнул ему, что, согласно своему обращению, он сейчас же едет к букинисту. Чальдини и трёх своих воспитанников он пригласил ехать с собой.

Как только они вышли на улицу, Миша и Аксиотис схватили аббата за обе руки и начали жать их изо всей мочи. Им ещё во время переклички чрезвычайно хотелось подбежать к аббату и расцеловать его...

— За что это вы мне ломаете руки, господа? — сказал Ренодо. — А, понимаю. Это за то, что вы не получили призов за экзамен по греческому языку, но погодите мстить, призы ваши готовы: перед обедом мы заедем к книгопродавцу Дювалю, — это два шага от кофейной, где мы обедаем, и там я поднесу вам по экземпляру греческой Библии в переводе семидесяти толковников. Всякий раз, как вы её откроете, вы невольно вспомните и о вчерашнем экзамене, и о нынешней пересадке, и о вашем старом профессоре.

— Мы и без библий никогда не забудем нынешнего дня, — сказал Миша.

— Особенно я, — прибавил Аксиотис, — мне не надо никакой Библии в мире, чтобы вечно краснеть при мысли, как вы мне отомстили за мою гадкую, за мою отвратительную эпиграмму.

— Ну вот и слёзы! — сказал аббат. — Хорош будет ваш пир, господин Мира, если мой адъюнкт останется в таком плаксивом настроении!.. И без благодарений ваших я вижу, что вы благодарны, Аксиотис, и знаю, что есть за что быть благодарным. Студентом риторики получить такое место, получить в такие лета возможность честным трудом зарабатывать себе на жизнь и, кроме того, продолжать бесплатно курс наук в Сорбонне, — это, конечно, не безделица; но плакать всё-таки же не из чего. Извольте сейчас же перестать плакать! А то и доктор Чальдини и ваши товарищи подумают, что вы самый корыстолюбивый человек в мире, что вы обрадовались восьмистам ливров содержания... Слышите ли, Аксиотис, теперь я ваш прямой начальник и имею право вам приказывать. Чтоб я больше не видел ваших слёз! Фу, как гадко быть таким корыстолюбивым! И когда подумаешь, что ему всего шестнадцать лет каких-нибудь! Фу, как стыдно!

Аксиотис вдруг расхохотался громким, весёлым смехом.

— Что это вы? — спросил удивлённый аббат.

— А вот что. Мне сейчас пришла в голову, может быть, и не новая, но очень интересная для психологии мысль, а именно: как часто справедливость справедливейшего начальника зависит от личного, временного впечатления. Покуда вы считали меня лентяем и презирали меня за то, что я не делал сочинений на «Илиаду», вы не пропускали случая, чтобы не попрекнуть мне моими двадцатью и даже двадцатью пятью годами. А теперь, когда я удостоился попасть к вам в адъюнкты, вы вдруг скостили мне восемь лет и убавили даже полтора года из истинно прожитой мною жизни!..

— А в котором часу окончательно назначен твой обед, Мира? — спросил Аксиотис, вылезая из омнибуса, подвёзшего всю компанию к кофейной Прокопа. — Я, может быть, успел бы ещё съездить к Лавуазье, да, кстати, и навестил бы нашего больного. Вот и Голицын съездит со мной.

— Съездить успеете, — отвечал Педрилло, — только не засиживайтесь ни у Лавуазье, ни у Расина: обед заказан ровно к пяти часам; значит, он будет готов к половине шестого, а теперь и четырёх нет. Я просил Прокопа, чтоб он приготовил нам обед на славу, обед, достойный нового адъюнкта, которого я имею честь угощать сегодня... А! Вот и мой адъюнкт, — прибавил Педрилло, увидев вышедшего из кофейной Акоста, — он здесь с двух часов хлопочет... Ну что, господин д’Акоста, передал ты меню господину де Прокопио?

— Передал, господин Мира, он обещал употребить всё своё старание...

— Поедем скорее, Голицын, сказал Аксиотис. — Аббат остановил их.

— Куда это поедем скорее ? — сказал он. — А призы вы позабыли? Нет, господа, прежде всего зайдёмте все к Дювалю... Вон, напротив. Я не долго задержу вас у него; а там поедем все вместе к Расину, да и Лавуазье навестим, пожалуй, чтоб поскорее объявить ему, что мы тяготимся одолжаться им, что мы в нём больше не нуждаемся, что мы теперь сами адъюнкты и даже готовы заплатить за все издержки, сделанные им для нас.