Сергей Голицын - Царский изгнанник (Князья Голицыны)

— Что ж сделал отец Иероним? — спросил аббат у Дюбуа.

— Он заплатил Дювалю за все книги и велел отложить их в сторону.

— А господин инспектор знает, что книги нашлись?

— Знает. Он-то и приказал мне попросить вашего совета и вашего содействия в этом прискорбном деле.

Действительно, инспектор, боясь огорчить Арно и видя, что сообщённые букинистом приметы подходят больше всего к студентам, воспитывающимся в его пансионе, попросил Дюбуа переговорить как можно деликатнее с Ренодо и в тот же день принести ему ответ аббата.

— Послезавтра я к услугам господина инспектора, — сказал аббат, — поставлю себя в полное его распоряжение, а теперь, — уверяю вас, — как ни важно для всех нас это дело, мне невозможно заняться им: завтра на моём экзамене будут все парижские знаменитости, и господин инспектор поймёт, сколько у меня забот накануне такого торжества.

— Господин инспектор предвидел этот ответ, господин аббат, и приказал мне — в случае если его предвидение оправдается, — отправиться прямо от вас к букинисту Дювалю, при себе запечатать книги и ждать дальнейшего вашего распоряжения.

— Поблагодарите от меня господина инспектора, господина Дюбуа и потрудитесь сказать, что я сейчас же бы поехал лично поблагодарить его, но что я чрезвычайно занят. Кроме обычных приготовлений к акту, я должен прочесть на нём, почти наизусть, бой Ахиллеса с Гектором, а вы знаете, как трудно читать гекзаметры.

— Для меня действительно очень трудно, господин аббат, — с улыбкой отвечал Дюбуа, — я ни слова не знаю по-гречески.

На другой день, отправляясь вместе с неразлучным учеником своим на акт, Педрилло вдруг спросил у Акоста:

— Ведь ты жидёнок, Джованни?

— Что это вы, господин Мира? Я католик.

— Отчего ж ты покраснел? Значит, жидёнок; может быть, тебя и окрестили, но всё равно твой отец был еврей, а это здесь строго запрещено.

— Да чем же я виноват, господин Мира?

— Это не моё дело; а вот нынче на акте я во всеуслышание скажу, что ты еврейского происхождения, а там разберут, виноват ли ты или нет, и засадят тебя в тюрьму.

— За что же, господин Мира? Что я вам сделал?

— За то, что не скрытничай вперёд. Как ты смел не признаться мне, что ты жидёнок? Вот теперь и зададут тебе, и поделом! Одного стыда-то будет сколько: весь Париж соберётся на акт.

— Пожалуйста, не говорите, господин Мира, я для вас всё, что хотите, сделаю.

Педрилло подумал.

— Ну хорошо, — сказал он, — так и быть! Я этого, пожалуй, не скажу, но — услуга за услугу, — ты знаешь Буало, этого невысокого старика, что с отцом Расина на наши экзамены ездит?

— Знаю, господин Мира, он в таком же седом парике, как наш аббат.

— Да, но они все в напудренных париках, по одному парику не узнаешь его, а ты следи за ним у подъезда, он всегда приезжает вместе со стариком Расином.

— Что ж дальше, господин Мира?

— Вот что, как только мы войдём в актовую залу, — ты в правую дверь, а я в левую, как будто мы пришли врозь, — я подсяду к Аксиотису и покажу ему вот эту или какую-нибудь другую картинку; он тут же спрячет её в карман. Потом я разговорюсь с ним о разных разностях, а ты незаметным образом вытащи картинку из его кармана.

— Да зачем же это, господин Эдира?

— А затем, уж я, так и быть, скажу тебе, хоть и не следовало бы. Затем, что я держал с Аксиотисом пари, что эта картинка будет в шляпе Буало: фокус, и больше ничего, ты знаешь, что я мастер делать фокусы; я и тебя, пожалуй, выучу делать их, если ты нынче ловко сыграешь роль помощника; для трудных фокусов помощник необходим... Ну, а если ты промахнёшься или если Аксиотис что-нибудь заметит, если даже он увидит тебя на акте, то не взыщи: я публично объявлю, что ты жидёнок.

— Хорошо, господин Мира, картинку-то я вытащу, но как мне положить её в шляпу господина Буало так, чтоб никто меня не заметил?

— Эка штука! Какие ты глупые делаешь вопросы. При входе в залу господин Буало снимет шляпу; тут будет теснота, давка, беспорядок... Ну, ты и воспользуйся минутой: брось картинку в шляпу да и беги домой. Только смотри, никому не заикайся об этом, а то фокус пропал!

Как сказано, так и сделано. Войдя в залу, Педрилло подсел к Аксиотису, сидевшему на второй скамейке и рассматривавшему картинки из Энеиды.

— А где твой ученик? — спросил Аксиотис.

— Акоста? Он, кажется, дома остался, — отвечал Педрилло, — он по-гречески не учится, так что ему тут болтаться по-пустому? А что твой Ментор? Показывал ты его аббату?

— Нет, вот он. Голицын взял с меня слово, что я не покажу его аббату, да и зачем, в самом деле, дразнить его! Он и без того, смотри, какой озабоченный ходит, будто судьба Европы решается в эту минуту. Ну, а твоя копия цела?