Лев Жданов - В сетях интриги. Дилогия

— Пи… ить! — едва выдавили посинелые, вздрагивающие губы.

Бидлоо дал питьё, стал считать едва уловимый пульс.

Анна затихла, закрыла глаза. Только тело её слегка вздрогнуло несколько раз.

Воцарилось немое, жуткое молчание.

Осторожно опустив руку, начинающую остывать, Бидлоо что-то шепнул Остерману и отошёл в тёмный угол, стал отирать невольные слёзы, скатившиеся из-под очков.

Остерман и Миних с поникшими головами пошли к дверям, направляясь к толпе, ожидающей в соседнем покое. Дамы стеснились у постели, одна за другой целуя остывающую руку Анны, лежащую неподвижно на одеяле вдоль тела, очертания которого как-то резче проступили теперь из-под тяжёлого атласного одеяла.

Рыдания, прорываясь то у одной, то у другой, росли, становились всё громче…

Миних, став на пороге между двумя покоями, печально и торжественно объявил:

— Её императорское величество Анна Ивановна тихо в Бозе опочила…

Лёгкий говор всколыхнул толпу и сразу смолк.

Фельдмаршал тогда, тем же внятным, торжественным голосом продолжал:

— Да здравствует император Иоанн Третий!..

Толпа негромко подхватила его слова:

— Виват, император Иоанн Третий!..

Глухо прозвучал вдали первый похоронный удар соборного колокола.

Бирон, не поднимаясь с колен, глядел на мёртвое лицо своей госпожи, черты которого быстро принимали жёсткие очертания и темнели так явственно, всё больше с каждой минутой.

О чём он думал — никто не знал.

Прошло несколько минут, долгих для всех окружающих, как зимняя, бессонная ночь.

Герцогиня Бирон и брат, Густав, наконец не выдержали и стали шептать ему:

— Опомнись, Яган! Подумай: каждое мгновение может нам стоить жизни… Иди… там ждут… Возьми себя в руки. Малодушие твоё придаст силы твоим врагам!

— Нет! Не будет того! — отрывисто пробормотал герцог-регент, бывший челядинец герцогини курляндской. — Идемте.

И он быстро перешёл в соседний покой, полный придворными и чинами империи.

— Не стало нашей доброй повелительницы… Россия лишилась матери и государыни несравненной. Что может утешить нас в столь тяжкой потере?.. Поспешим вознести к Небу мольбы об успокоении её блаженной души! Прошу всех к церковной службе, господа министры, сенаторы и иные с ними…

После его слов настало мгновенное молчание. Бестужев, стоя в толпе, первый как-то порывисто, не своим голосом, высокой нотой кинул:

— Виват, герцог-регент Российской империи.

Отдельные голоса повторили клик. Потом он пронёсся дружнее и был подхвачен в соседних покоях прислужниками немецкого насильника.

Эти, раньше столь желанные Бирону, приветственные клики сейчас коснулись только слуха честолюбца, почти не всколыхнув его угнетённой, затихшей души.

Не радовалось надменное сердце герцога-регента, словно чуя близкую беду.

И оно не ошиблось.

Прошло шесть дней. Население столицы, судя по его спокойствию, — как высшие круги, так и простой народ, — примирилось с тем, что курляндский выходец, всем ведомый наложник Анны Иоанновны, бывший челядинец при герцогском дворце занял первое место в империи, поставлен опекуном над малюткой-государем, имеет власть над знатнейшими лицами в царстве.

Войска тоже приносили без сопротивления присягу, какая им была объявлена указом от имени младенца-государя… Что думали люди, о чём шёл говор и толк в богатых дворцах и в маленьких домишках у Невы-реки или на Выборгской стороне — об этом мало беспокоились, казалось, новые господа царства и народа русского.

Но это так лишь казалось. А на деле сыщики, шпионы ещё усерднее стали прислушиваться ко всему, что можно было уловить из народной молвы. Разделив столицу по участкам, они наблюдали за каждым шагом обывателей, следили, подкупали прислугу, сами втирались в семьи. И усиленная, оживлённая деятельность наблюдалась на той половине дворца, занимаемого Бироном, где помещался правитель его личной канцелярии, в то же время стоящий во главе армии шпионов, наводняющих город и все окрестности.

Что-то чуялось в воздухе… Ожидались какие-то события, и осторожно, но быстро и решительно принимал меры новый регент, чтобы предупредить опасность.

Двадцать третьего октября вечером колючие полоски света, прорезаясь в щели ставен небольшого деревянного домика на Васильевском острове, пронизывали морозную тьму и бороздили светлыми пятнами загрязнённую пелену снега, истоптанную за день ногами людей и конскими копытами.