Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

— Вот как? Я хочу знать об этом! Назови хотя бы самые коварные их замыслы!

Танатос задумчиво возвел глаза к небу, припоминая. А я явственно увидел Парию.

— Люди Катрея два девятилетия назад подбили Эгея послать тебе в дар браслет с отравленной проволочкой в застежке, — наконец сказал он, — а позднее посланный им человек договорился с тирренскими разбойниками, напавшими на тебя — помнишь, в море у Кимвола, четырнадцать лет назад? И если бы не самоотверженность отравителя, что три года спустя под пытками сказал, что служит государю Сифноса Иолаю, то Ариадна узнала бы имя истинного господина этого человека. Или вспомни колдуна, который шесть лет назад пытался умертвить тебя, сжигая восковую фигурку?

Я расхохотался:

— Ты и этого безумца числишь опасным? Он мог навредить мне не больше, чем слепой щенок!

— Тебе — да, — горячо, совсем как Ариадна, предупреждавшая меня о грозящей опасности, возразил Танатос. — Потому что ты — сын бога. Не умри этот колдун под пытками, Ариадне удалось бы выследить доверенного человека твоего второго сына, Девкалиона. Ты же не считаешь своего младшего невинным дитятей?

— Пожалуй, из моих детей только Андрогей не был способен на коварные заговоры и тайные злодеяния, — вздохнул я.

— Еще Главк, — Танатос дружески похлопал меня по плечу и произнес ободряюще:

— Не огорчайся, ты не единственный сын бога, которому довелось умереть от предательства ближних. О! А вот и Гермес.

Я оглянулся. Легконогий посланник богов по-кошачьи мягко опустился на крышу дворца и направился к нам. Я и Танатос почтительно приветствовали сына Майи.

Тот широко улыбнулся, отвечая нам, не без любопытства окинул взглядом сына Никты-Ночи, иронично вскинул бровь и покачал головой:

— А я все гадал, каким ты явишься к божественному Миносу, сыну Муту? — И пояснил мне: — У него нет собственного лица. Он приходит к людям таким, каким они ожидают его увидеть. Ты, гляжу, не страшишься царства великого сына Хроноса, Аидонея Эвксеноса.

— Ты это говоришь, — почтительно ответил я вестнику богов.

— Оставь, брат, пустые поклоны и плетения словес, — похлопал меня по плечу Гермес. — Мне, вечному бродяге, это не по душе.

И, повернувшись к Танатосу, воскликнул:

— Вспомним о нашем споре! Кто же убил величайшего владыку в Ойкумене?

— Банщик Хеви, подкупленный Катреем, сыном Миноса! — заявил Танатос, и добавил, насмешливо кривя губы, — Так кто выиграл спор?

Гермес деланно вздохнул, стянул с запястья браслет тончайшей работы:

— Ты, конечно ты! Разве я посмею отпираться и хитрить в присутствии справедливейшего из судей Ойкумены? — он насмешливо покосился на меня. Кинул Танатосу браслет. Тот по-мальчишески проворно поймал его на лету, залихватски крутанул на пальце, прежде чем сомкнуть на запястье. Я невольно рассмеялся:

— Какая забота Олимпийскому богу, что думает о нем умерший человек? Пусть даже и был он величайшим из земных владык?

Гермес плутовато посмотрел на меня:

— Ты не простой умерший, Минос. Анакт всех богов счел, что ты достоин бессмертия. Тебя ждет место подле Зевса, — прищуренные в беспечной улыбке глаза смотрели испытующе. Улыбка враз сползла с моего лица. Я почувствовал, что на висках выступила испарина, и по спине пополз неприятный холодок. Ликовать ли псу, едва обретшему свободу, когда он снова чувствует железную длань хозяина, ухватившего его за ошейник? Я тридцать Великих лет служил Зевсу. Дольше, чем кто бы то ни было из смертных. Умерев, я чаял освободиться от службы…

«Не хочу!!!» — отчетливо прозвучало в голове. Но многолетняя привычка не выдавать сокровенных движений души взяла надо мной верх:

— Достоин ли я милости величайшего из богов? И все ли олимпийские боги возрадуются, увидев меня среди них?

Хитрый прищур глаз Гермеса был весьма красноречив. Сын Майи явно был из тех, кто умеет слышать невысказанные мысли.

— Ты бог по рождению, Минос. Смерть для тебя — лишь порог, переступив который ты отправляешься в дальний путь.

В отличие от шакалоголового Инпу или легконогого Гермеса мне не дано в точности знать чужие помыслы, лишь догадываться о них по едва заметным знакам. Почему он уклонился от прямого ответа на мой вопрос, и явно что-то не договаривал, будто играя со мной? Что утаивал вестник богов, лишь намекая мне? Я оглянулся на Танатоса. Тот стоял прямой, неподвижный, черты его лица стали жестче, острее. Как у богоравной Европы.