Константин Лагунов - Красные петухи [Роман]

Мутные глаза бессмысленно воззрились на Флегонта.

— Ково тебе?

— Как спаслась?

— Из сенок лаз на чердак. Там окошечко. Головой в сугроб. Потом ты… Век не забуду, чем хоть…

— А продкомиссар? Продотрядовцы?

— В раю, — еле вымолвила женщина и снова заснула.

Вот оно что. Как кур во щи. Дерьмо, не продкомиссар.

Если такой волчина, как Маркел Зырянов, сам зерно привез, надо не самогон пить, а винтовки заряжать, прости меня, боже. С кем же Кориков?.. Катьку, ровно кость обглоданную со стола, смахнули. Господи, упокой души убиенных рабов твоих. Прости и помилуй их, ибо не ведали сами, что творили… Нет, эти-то ведали. Не вслепую шли. Мертвой хваткой вцепились — отдай хлеб! И ведь не себе, не для собственного чрева… Правда и кривда на одной земле, одной кровью политы. Вразуми мя, боже, не осуди за молитву сию. Вероотступники, богохульники, а руки в мозолях…

Пола тулупа откинулась, обнажив белый клин подштанников. Только теперь Флегонт вспомнил, что полураздет. Не дай бог заглянет кто на огонь или сторож Ерошич воротится. Батюшка в подштанниках, рядом пьяная солдатка Катька Пряхина. И бросить ее нельзя. Как отнесутся те, кто поджег, узнав, что Катька жива? Чего ошалелая баба понамелет спьяну? Господи, вразуми…

Завернул Катерину в шабур и понес на поповский двор. Миновав высокое резное крыльцо, прошел прямо в огород. Вечером топили баню. Флегонтова баня топилась по-белому, тепло в ней держалось долго. Там на широкой скамье и уложил Катерину. Очутившись на лавке, женщина на миг пришла в себя, пробормотала:

— Он все знал… — И снова закрыла глаза.

«Кто он?» Глянул на бесчувственную женщину, махнул безнадежно рукой, поспешил к двери.

Кое-как успокоил жену, торопливо оделся сообразно сану — и снова на улицу, к догорающему костровищу, вокруг которого теперь гомонила толпа. Едва ступил в освещенный пожарищем круг, как ветер швырнул в уши слова, выкрикнутые высоким, надтреснутым голосом Маркела Зырянова:

— Растаскивай бревна, кидай снег!

Флегонт сбился с шагу, приостановился. «Он и подпалил».

Пожар догорал. И метель стихла, будто затем только и занималась, чтоб пожарче раздуть страшный костер. Все свершилось неправдоподобно быстро. Из серой, метельной замяти вылупился красный петух, раскрылился, распушил хвост, клюнул — и нет изукрашенного дивной резьбой дома Текутьева-младшего. Нет продотрядчиков во главе с уездным продкомиссаром, наделенным чрезвычайными полномочиями.

Остались смердящие головешки. В них — сгоревшие парни.

Осталась черная похмельная тревога — когтистая, удушливая.

Катилась ночь к рассвету. Вот-вот займется новый день, судный день горького похмелья и тяжкой расплаты.

— Отчего не поспешили на помощь Ромке Кузнечику? — гневно басил Флегонт. Казалось, сей миг из его выпученных глаз вылетят огненные стрелы, пронзят Маркела Зырянова.

Рядом с попом Маркел выглядел подростком: худой, низенький, плоский. На длинной шее маленькая вертлявая голова. Но черты лица — твердые. Брови над переносьем почти срослись, Взгляд коричневых глаз — неломкий, острый. На запавших щеках, словно следы кошачьих лап, глубокие и частые морщины.

— Своя рубаха, батюшка, ближе.

— И на твою рубаху искра пала?

— Вечор продкомиссар исповедовал: не привезешь хлеб — расстреляю, на раздумье — ночь… Может, худа башка, да одна. Сусеки подмел, вывез… Когда занялось, мы хлебушко- то назад разобрали. С того и припозднились…

Флегонт обеими руками глубже насадил на голову отороченную горностаем круглую шапку, сердито дунул ноздрями.

— Как не хотите, чтоб с вами поступали люди, так не поступайте и вы с ними. Иль мыслишь, простят власти сие?

— Казнить либо миловать можно виноватого. А здеся… — развел руками, вздернул плечо. — Один бог видел, так он…

— Не поминай всуе имя господне, — сердито оборвал Флегонт. — И у стен есть уши, и у ночи — глаза. Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано.

Вот теперь Маркел забеспокоился, запереступал, точно на раскаленном поду.

— Чего жмешься, яко заяц под тенью орла? — Флегонт брезгливо сморщился, — Спарил господь с заячьей душонкой волчиную злобу…

— Ты меня, батя, не трожь… — от бешенства тонкий хрипловатый голос взвился и лопнул. Несколько раз Маркел хватанул открытым ртом студеного воздуху, — Поостерегись, не то… Я могу…

— Все можешь, — спокойно и грозно пророкотал Флегонт. Небрежным взмахом руки стряхнул иней с пышной волнистой бороды. — Коли бог совести не дал… Не о тебе пекусь: не заслужил. — Помолчал. Тяжело вздохнул и негромко: — Паршивцы. Из-за вашей слепой злобы может все село сгинуть… Подберите огарыши кольев, коими дверь да ставни подпирали…