Вячеслав Кеворков - Каждому свое

— Ты права. Давай вернемся в отель, я должен еще попрощаться с моим старым парижским приятелем, а ты пока сложи вещи, завтра в полдень мы отправляемся в Любек, если поезда еще ходят. Здесь моя миссия закончена.

Так и не дождавшись возвращения Генриха, Карин, сложив вещи в чемоданы, позвонила портье и попросила вынести их в холл гостиницы.

Утром робкий стук в дверь разбудил ее. Накинув халат и стараясь не разбудить Генриха, Карин открыла дверь и, сунув в руку служке пару франков, прочла протянутую записку: «Дорогая! Завтракайте без меня, мне придется срочно уехать. Ваша Коко».

Молча, осторожно дотронувшись до плеча, Карин разбудила Генриха и протянула ему записку. Не без труда вернувшись к реальности и дважды прочитав текст, он, приподнявшись на подушке, вернул ей листок и вновь откинулся на подушку:

— В чем я и не сомневался. Сейчас самое время, она дождалась подсказки.

— Не говори загадками!

— Пойдем завтракать, я тебе все объясню.

Войдя через северный вестибюль парижского вокзала Гар-дю-Нор, Карин и Генрих увидели пустые перроны. Поезд Париж-Кельн как и все остальные в северном направлении были отменены, поскольку в Арденнах еще шли бои. В зале ожидания пассажиров первого класса им предложили сесть в поезд, который шел южнее, через Страсбург, Дюссельдорф и Кассель.

Дорога оказалась долгой, поскольку стоять приходилось подолгу, пропуская военные эшелоны. Наконец, лишь к вечеру следующего дня удалось сесть в поезд на Ганновер, чтобы оттуда добраться до Любека.

В вагоне первого класса пожилой элегантный господин, сидевший напротив Карин, приподняв шляпу и отложив в сторону массивную трость с золотым набалдашником, не снимая перчаток, поинтересовался:

— Вы тоже бежите за границу?

— Я возвращаюсь домой из-за границы, — любезно ответила Карин.

На вокзале в Любеке их встречали Дубровский и Скиба, которых Генрих из поезда уведомил телеграммой.

Карин с интересом стала их разглядывать. Лица их были жесткими, но вполне доброжелательными.

Далее в Травемюнде к парому отправились машиной.

Шведский паром, готовый к отплытию от причала в Травемюнде, был добротным судном постройки начала века, с каютами красного дерева и мягкими диванами, внушавшими чувство покоя и респектабельности, главное же, абсолютной безопасности, несмотря на военное время и бурные воды Балтики.

Дубровский и Скиба вели себя в обществе Карин сдержанно и приветливо. Все скоро разошлись по каютам, ибо ошвартоваться в Трелленборге должны были рано, к шести утра.

Реальность, однако, оказалась совсем иной.

На рассвете сон пассажиров прерван сильный толчок, причиной которого могла быть только резкая остановка двигателя. Быстро одевшись, в отличие от большинства пассажиров, Дубровский и Скиба выскочили на палубу и, поняв в чем дело, спустились вниз, чтобы разбудить Генриха. Втроем они поднялись на верхнюю палубу и увидели, что путь парому преградил немецкий военный катер, подававший сигнал с требованием заглушить двигатель.

Из рупора капитана катера раздалась по-немецки та же команда. Помощник капитана парома хриплым спросонья голосом ответил из рубки по-шведски:

— Вы находитесь в шведских территориальных водах, Швеция — нейтральная страна, и освободите воду!

— С каких пор? — так же хрипло хмыкнул в рупор по-немецки голос с катера.

— Освободите воду, или я иду на таран.

— Нам приказано проверить документы пассажиров.

— Поздно! Вы в Швеции. Освободите воду!

И катер послушно дал задний ход.

На причале в Трелленборге, еще в предрассветном тумане все пассажиры быстро растворились, сойдя с трапа, где и показывать документы было некому — на серой дощатой будке пограничников висел внушительный замок.

Все четверо оказались на пустом причале. Туман рассеивался медленно, Карин с удивлением увидела у самой кромки воды огромных бакланов, издававших очень громкие и неприятные гортанные звуки.

— Какие страшные птицы! Мне так хотелось убежать от войны и в мирной Швеции увидеть что-то доброе.

— Ты просто устала от беды и горя, — обнял ее за плечи Генрих. — Это ведь просто птицы и бояться их стоит только мелкой прибрежной рыбешке.

Дубровский и Скиба, тем временем, достали остатки ужина и стали охотно делиться им с чайками.

— Скажи, Скиба, сколько людей остались бы жить, если бы в концлагере каждому хоть раз в неделю бросали столько кусочков хлеба?