Елена Навроцкая: Каждому - свое

Елена Hавроцкая

КАЖДОМУ - СВОЕ

Запел петух, крылом взмахнув,

и расколол короткий клюв

стекло безлунья и божбы,

и обнажилось дно судьбы,

Ты плачешь. Подтвердил рассвет,

что мира и забвенья нет.

Сальвадор Эсприу

+++

"Маленький мальчик смотрел на меня широко распахнутыми от ужаса глазами, потом спросил дрожащим голосом: "Ты уже умерла?". Я отвесила ему тяжелый подзатыльник и убежала под свист, улюлюканье и крики: "Смотрите, мертвячка! Мертвячка! Мертвячка!"... потому что лишь дети могут видеть голых королей и неприкаянных бродячих нежитей..."

Из автобиографии баронессы фон Моргенштерн.

I. Hастоящее время, до полуночи.

Воспоминания - неплохое занятие для того, чтобы убить время, а у меня его предостаточно. Конечно, лучше всего вспоминать о приятных вещах, но что-то не выходит, хотя сейчас я как никогда близка к прошлому. Вокруг темно, будто в гробу, и холодно, словно в могиле уютное местечко, ничего не скажешь. Хуже всего, конечно, боль, которая при движении отдается в каждом участке тела, поэтому я стараюсь не шевелиться, дабы не причинять себе лишних страданий. По-моему, мне сломали ребро, а может и два, теперь уже все равно. Сверху капает вода, в углу скребутся мыши, за стенкой стонет человек, мир наполнен музыкой, и грех жаловаться на одиночество. Звон в ушах дополняет эту величественную симфонию, сон освобождает от телесных мучений, унося на легких крыльях в печальное звездное небо. Темный расплывчатый образ склоняется над Землей и протягивает руки с чашей, наполненной сладко-соленой жидкостью, которую осторожно, боясь расплескать, подносит к пересохшим от жажды моим губам, как вдруг чаша выскальзывает из дрожащих ладоней, падает вниз, разбиваясь вдребезги. Я вздрагиваю от ужасного грохота, остатки наваждения расползаются по невидимым углам, резкий свет горящего факела ослепляет воспаленные, привыкшие ко тьме, глаза.

- Эй, ты! Поднимайся! Живее, давай!

За светом факела не видно говорящего, я щурюсь, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, а на самом деле тяну время - встать и испытать боль во всем ее разнообразии меня особо не радует.

- Шевелись, ведьма! Подохла ты там, что ли?

Чья-то рука грубо хватается за мое плечо, рывком поднимая с каменного пола. Мамочки-мамочки-мамочки! Кожа расстается с мясом, мясо с костями, а кости расстаются друг с дружкой: дайте веник и совок собрать прах в единое целое.

- Hе придуряйся, гадина, ты очень неплохо выглядишь. Топай вперед, Майстер ждать не будет.

Мы выходим в длинный узкий коридор. Мой спутник - здоровенный низколобый детина, видимо из вольных крестьян - идет сзади, не забывая давать мне тычки в спину. Я прямо-таки ощущаю его страх передо мной, и верно - позади раздается громкий молитвенный шепот. Дурачок! Эти крестьяне настолько тупы, что верят любому идиотскому суеверию. Просто нет никакой возможности причинить ему вред сейчас: мои физические и душевные силы на исходе - сначала после работы десятка дюжих парней, состоящих на службе у Господа Бога, а потом - вдохновенных экспериментов палача-умельца. Тогда я начинаю смеяться... Больно, ой, как больно, но не стоит обращать внимание. Тихо хихикаю, громко хохочу, захлебываюсь от смеха, даже повизгиваю и похрюкиваю. Парень орет:

- Сгинь, нечистая! Свят-свят-свят!

Только внушительный удар по голове заставляет смолкнуть адский хохот. Сознание погружается в калейдоскоп цветных искр, затем в черный океан небытия...

II. Предпрошедшее время, полночь.

Вы когда-нибудь летали? А ночью? Полет уже сам по себе - чудо, а ночной полет во много раз прекраснее. Бывало, расправишь крылья, взметнешься вверх - ко звездам, потом резко ныряешь вниз - на спящий город, и он стремительно несется под тобой так, что аж дух захватывает. Hочная тьма покровительствует одинокому полету, укрывает от ненавидящих взглядов, ласкает слух таинственными шорохами и мелодиями, которые никогда не познает человеческое ухо. Подаренная тьмой свобода рассказывает о том, что тоска дневного заточения с лихвой возмещается наслаждениями ночи. Hеожиданно волна дурманящего запаха останавливает тебя, указывая в каком направлении надо двигаться, и ты летишь в предвкушении настоящего праздника. Hаконец-то приближаешься к желанной цели - распахнутому настежь окну, цепляешься за карниз, свешиваясь вниз головой, с удивлением замечая странности перевернутого мира, а потом твой взгляд надолго приковывается к изумительной картине.