Вячеслав Кеворков - Каждому свое

— А вам — за то, что вы такие теплые люди. Сегодня Динклаге сообщил, что нам вскоре предстоит поездка в Берлин для встречи с высоким начальством. А я обрадовалась тому, что снова увижу вас.

«Господ пассажиров просят занять свои места, поезд отправляется без сигнала через несколько минут», — прозвучал жестяной голос из репродуктора. Пассажиры послушно разбрелись по вагонам. Войдя в купе, Карин и Генрих подошли к окну. Габриэль стояла напротив и грустно смотрела на них.

Когда вагон тронулся она продолжала стоять неподвижно, постоянно уменьшаясь в размерах, пока не исчезла из виду совсем.

Поезд медленно, без очевидного на то желания, покидал мирный в самый разгар войны Париж. Разобравшись наконец во всех хитросплетениях железнодорожных путей парижских пригородов, состав, выбрался на прямую дорогу и облегченно и монотонно застучал колесами.

Шниттке решил воспользоваться оставшимся временем пребывания за пределами родины, уединившись с дамой в своем купе. Однако идиллия, в которую он было с наслаждением погрузился, пришлась кому-то не по душе.

В полночь поезд осторожно подъехал к франко-германской границе, по обе стороны которой находились немецкие пограничники. Чуть поодаль двое молодых французских чиновников живо обсуждали какую-то скабрезную тему, сально хихикали и активно жестикулировали, изображая то, что, казалось, трудно было воплотить в словесную форму. В вагон поднялся офицер в чине капитана, самоуверенности которого вполне хватило бы любому полковнику.

— Извините за беспокойство, прошу ваши документы! — обратился он к Шниттке. После чего придирчиво ознакомился с предъявленным удостоверением и, понизив голос, предложил пройти с ним в небольшое станционное помещение.

— Скажите, капитан, а поезд не уйдет, пока…

Капитан глянул на приезжего как на аборигена, оказавшегося вдруг в центре Нью-Йорка.

— Здесь ни одно колесо не сделает даже пол-оборота без моей команды!

Шниттке с уважением отнесся к всемогуществу мелкого чина и послушно последовал за ним.

В плохо освещенном углу комнаты, превращенной в контрольный пост немецкой железнодорожной полиции, расположилась за уставленным приборами столом женщина-телеграфист, на вид лет тридцати пяти. Освоившись с полутьмой помещения, Шниттке глянул на сидевшую к нему в полоборота телеграфистку, и, едва не споткнувшись, попытался разобраться в сложившейся ситуации.

С капитаном все было понятно — служака скрупулезно выполнял все предписания, чему безропотно следовали и его подчиненные.

Единственно неразгаданной до конца личностью для Шниттке оставалась телетайпистка. Одно было очевидно — приступив к формированию ее организма, природа глубоко задумалась, сделать ее мужчиной или женщиной и до сих пор не пришла к окончательному решению.

Размышления Шниттке прервал появившийся откуда-то капитан, предложивший гостю пройти в его кабинет, небольшую гостиную, стены которой пестрели следами снятых хозяевами дорогих им фотографий и картин.

Шниттке с попутчиками разместился в полупустом привокзальном ресторане, уже, судя по всему, готовому к наплыву гостей с обеих сторон пограничного столба.

Не предложив сесть, хозяин вручил гостю запечатанный конверт, а сам отошел в сторону.

Шниттке небрежно вскрыл конверт, из которого, словно притаившаяся там птичка, выпорхнул сложенный вдвое лист: «Вам надлежит вместе с «Зубром» и его спутницей немедленно возвратиться в Париж, где Вы получите в нашей резидентуре все дальнейшие задания». Под этим стояла подпись «Сократ». Подписной псевдоним заместителя адмирала Канариса, капитана первого ранга Бюркнера.

— Поезд на Париж через два часа. Останетесь здесь или поедете в гостиницу? — бесстрастным голосом поинтересовался капитан.

— Капитан, а кофе у вас есть? — вопросом на вопрос ответил Шниттке.

— Не бог весть какой, но по крайней мере не суррогатный. До Парижа в лучшем случае шесть часов езды и это, если повезет, а если нет, то… — он неопределенно развел руками.

Вскоре на столике в небольшой, ставшей тут же такой уютной комнатке, распространился бодрящий запах настоящего кофе и появилась тарелка с темным печеньем. К тому прилагались два журнала парижских мод и номер какой-то провинциальной немецкой газеты.

Парижский поезд оказался не вполне комфортабельным, но очень жизнерадостным. Пассажиры не скрывали радости от того, что, вырвавшись из превращенного в руины Берлина, они скоро окажутся в Париже, где, несмотря на варварские военные времена, все напоминает о прекрасной мирной жизни.