Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

Только на четвертой книге я понял, что взялся за что-то огромное, а чем оно закончится, трудно представить.

Об одном сожалею: я потерял связь с журналом «Север».

37.

Со своей первой книгой я прошел множество всяких издательств и редакций, где с некоторых пор перестали писать рецензии. И сроки рассмотрения рукописей стали весьма условными: «Звоните. Но не раньше чем через два месяца».

Однажды я набрел на издательство «Советский писатель». В длинных коридорах почти все двери заперты, и я иду, скрепя рассохшимися половицами, дергая за массивные ручки.

И одна из дверей открылась. Я заглянул: среди кип толстых и тонких папок сидят трое молодых людей, очень похожих друг на друга и лицами, и статью, сидят и пьют молоко из пакетов, закусывая батонами.

– Простите, – говорю. – Не скажите, где тут находятся редактора?

– Кроме нас никого больше нет, – отвечает один из них. – Да и нас тут скоро не будет. А вы, собственно, по какому вопросу?

Я растерялся: эти трое не были похожи на редакторов; скорее, на грузчиков, призванных сюда таскать эти бумажные кипы.

– Да вы заходите, – пригласил все тот же. И пояснил: – Нет больше издательства: продали. Новые времена наступили, пришли новые люди, которых интересует не издательство, а само здание. А у вас что – рукопись?

– Можно сказать и так.

– И о чем?

– Об эпохе Сталина.

– Э-эээ! Поздно хватились. Теперь это никого не интересует. Считается, что в нашей истории все точки над «и» расставлены, заниматься их перестановкой глупо и бесполезно. Вот если бы вы принесли детектив, да чтобы о том, что происходит сегодня, да чтобы местом действия был Новый Арбат – тогда бы совсем другое дело. А так – что ж? Потерпите. Может, когда-нибудь и «эпоха Сталина» понадобится.

Я шел по улице, на которой четко отпечатались белесые следы стальных гусениц танков Таманской дивизии, прошедших к «Белому дому», в голове моей было пусто, как в бутылке, выпитой до самого дна.

38.

С недавних пор у меня появился компьютер. Правда, подержанный – дочка подарила. Железный чемодан с электроникой под столом, другой чемодан, похожий на телевизор, на столе. Осваивал я эту штуковину с большим трудом: куча кнопок, не знаешь, какую и когда нажимать. Но – все проходит и снова приходит… в другом обличье. Кое-как освоил и нашел, что компьютер куда удобнее пишущей машинки: не надо отбивать пальцы на неподатливых клавишах, тут же можно исправить ошибки, что-то вставить, что-то выбросить, не оставляя следов от своих «творческих мук». Впрочем, о «муках» – это я так, для красного словца. На самом деле муки эти сладки, подобных в обычной жизни не бывает. Иногда – вслед за Пушкиным – воскликнешь; «Ай да Витька, ай да сукин сын!» И погладишь себя по голове.

Но детектив… Я никогда не писал детективов. И даже не помышлял об этом. Но отчего ж не попробовать? Как говорится, не боги горшки обжигают.

Итак, детектив. О чем и о ком – не имею ни малейшего понятия. Но вот чем я не болею, так это страхом перед чистым листом бумаги (в данном случае – перед экраном компьютера). Все, что мною написано, начиналось первым пришедшим на ум предложением, будь то рассказ, повесть или роман. Главное – начать.

И я начал с того, что Некто, возможно, будущий герой повествования, возвращается домой поздним вечером. Мне известна улица, по которой он шагает – Хабаровская; квартира, в которой он живет, находится в такой же девятиэтажке, в какой живу я сам; человек этот немного похож на меня, но значительно моложе, сильнее физически и умнее автора. Наконец, само повествование ведется от первого лица. Так, мне кажется, будет доходчивее.

А дальше… дальше повествование стало раскручиваться в сторону неизбежного конфликта героя с некими темными силами. И все это возникало из ничего и двигалось неизвестно куда. Тем интереснее оно мне представлялось.

Должен покаяться: я не пишу плана будущих произведений, как это делали такие великие писатели, как Тургенев, Бальзак и кто-то там еще. Я не знаю, что будет в следующей главе и чем кончится та, над которой работаю. Зато бросаю писать, достигнув кульминации, – неважно, какой именно, – потому что в каждой главе она своя и не должна повториться. Потом я многое исправлю, когда отчетливо проявятся все линии повествования, без сожаления вычеркивая целые страницы, если они начинали диссонировать с остальным текстом.

Я никогда так быстро не писал, хотя работал всего двумя пальцами. Однажды даже побил свой собственный «рекорд», отстучав целых двенадцать страниц. Выше этого я так и не поднялся. Впрочем, не в количестве дело.