Владимир Коломиец - Терское казачество. Вспомним, братцы, про былое

Шел уже третий месяц героической обороны. Севастополь стойко выдерживал натиск сильного врага. Защитники его по-прежнему каждый день видели в самых опасных местах рядом с собой своего любимца и советчика Павла Степановича Нахимова. Даже офицеры, очень хорошо его знавшие и привыкшие к его сердечной отзывчивости на всякое доброе дело, поражались вниманию адмирала, когда он терпеливо выслушивал всевозможные предложения, независимо от того, от кого они исходили – от матроса, солдата или женщин, приходивших на бастион перевязывать раны защитникам или помогать в постройке укреплений.

А те, кто были формально наделены правами распоряжаться делами обороны, по-прежнему на бастионах не показывались. Это становилось ясным для начальства и дошло до царя. В конце ноября начальником гарнизона вместо генерала Моллера был назначен прибывший из Одессы Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен. Его поразила та неистребимая воля к победе и уверенность в успехе борьбы, которые владели всеми людьми в Севастополе. И нельзя было, конечно, не заметить, кем был для всех этих людей Нахимов. Остен-Сакену, может быть, даже стало немного не по себе, когда он увидел, что настоящим главой обороны, признанным всеми авторитетом является никакой не начальник гарнизона, а формально лишенный каких-либо прав вице-адмирал Нахимов. От того, как сложатся отношения с ним, во многом зависела репутация нового начальника, а деятельное участие Павла Степановича в руководстве обороны представлялось для успеха ее делом первостепенной важности. К тому же, принимавшемуся за новое дело Остен-Сакену очень важно было иметь постоянное содействие человека, которому до мелочей было известно все и на оборонительной линии, и в тылу, который своей распорядительностью мог предотвратить многие упущения самого Остен-Сакена. Он просит Меншикова назначить Нахимова помощником к себе, но тот, не возражая против фактического использования адмирала в этой должности, приказом узаконивать назначение не собирался. Тогда Сакен сам объявил Нахимова своим помощником.

Новое назначение ничего не изменило в ежедневных занятиях Нахимова, но только как-то закрепило, хотя и без надлежащего оформления, его положение. Павел Степанович, как и неделю и месяц назад, успевал всюду. Продолжая командовать эскадрой и наблюдая за рейдом, объезжал оборонительную линию, распоряжался снабжением батарей и бастионов, посещал госпиталь. Все мысли его в продолжении всего этого времени были сосредоточены на одном: не допустить, чтобы неприятель овладел Севастополем.

А обстановка все осложнялась. Положение вокруг Севастополя и особенно на Малаховой кургане становилось слишком серьезным. Тревожило Нахимова ухудшение снабжения гарнизона.

Однажды, побывав на Малаховой кургане, Нахимов направился на Городскую сторону. Лейтенант Ухтомский, предполагая, что он направляется в госпиталь, вызвался проводить его.

– А вам куда идти? – спросил адмирал.

– Хочу навестить в госпитале раненых своего экипажа.

– И прекрасно, – сказал Нахимов, – идемте вместе.

Дорогой он говорил о непорядках в гарнизоне, о злоупотреблениях. Его давно беспокоило питание солдат и матросов. Из-за плохого снабжения осажденного города, воровства интендантских чиновников и ухищрений частных подрядчиков, к услугам которых приходилось прибегать, оно было из рук вон плохим. Нахимов накладывал штрафы на должностных лиц, злоупотребляющих казенными суммами и провиантом, разоблачал махинации подрядчиков. Его деятельность в это грозное для Севастополя время была поразительно многогранна. Но каждый день, рано утром, часто после бессонной ночи, его неизменно видели на бастионах.

Прибыв в Гатчину, Николай I, уединившись с приближенными, весь день обсуждал «программу будущих мероприятий». Царь и придворные лихорадочно искали эффективные меры по перелому дел в Крымской войне и не находили их. Меншиков, регулярно присылающий донесения, намекал о сдаче Севастополя. Остен-Сакен, недавно назначенный начальником Севастопольского гарнизона, надеясь на Всевышнего, ожидал какого-то перелома.

Николай вздыхал, тер лоб, вставал из-за резного письменного стола и, заложив руки за спину, сутулясь, ходил по кабинету. Он любил Гатчину, но сегодня чувствовал себя пленником этой загородной резиденции.

При мысли о том, что Севастополь может быть сдан, Николая продирал мороз. «Это будет конец», – сидело в голове. Он подошел к столу. Не присаживаясь, посмотрел на исписанный лист бумаги, вверху которого было четко написано «Манифест», взял ручку и, подержав, снова ее отложил. Мысленно он винил своих министров, генералов в том, что они довели войну до поражения. И теперь вот – этот Манифест, в котором он, самодержец, должен обращаться к народу.