Сьюзен Зонтаг - Поклонник вулканов

— Моя «Венера», — с горечью произнес тот, что постарше. — А я-то надеялся, что ее продадут без труда. Ведь к ней проявляли столь большой интерес.

— Но увы, — заметил молодой человек.

— Трудно понять причину, — размышлял владелец картины. — Ведь отличительные признаки полотна, судя по всему, никаких доказательств и не требуют. — Он был явно в недоумении.

Молодой человек слушал его с недовольным видом, сердито нахмурив брови.

— Поскольку я немало огорчился бы, если бы расстался с ней, то, думаю, мне следует радоваться, что она здесь, — продолжал старший. — Считаю, что запросил совсем не высокую цену, так как продаю лишь в силу необходимости. — Мужчина пристально посмотрел на «Венеру». — Теперь тяжелее всего, — он словно рассуждал сам с собой, — пытаться объяснить не причины, по которым ее не продали (и не уламывать кредиторов там у Неаполитанского залива), а мотивы моего решения продать «Венеру», когда я души в ней не чаял. Решившись же, я настроил сам себя на расставание. Теперь, раз уж никто не заплатил за «Венеру» тех денег, которых, как мне известно, она стоит, и картина опять моя, я должен был бы любить ее по-прежнему. Однако могу спорить на что угодно, уже не полюблю. Я не в силах любоваться ею, как раньше, мне неприятно вновь пытаться отыскивать в ней прекрасные черты… Ну так что же делать? Как мне полюбить ее снова?

— Мне кажется, сэр, — почтительно сказал молодой человек, — что теперь главный вопрос в том, где хранить картину. Ну а покупатель непременно сыщется. Не позволите ли мне, с вашего, разумеется, согласия, поискать среди моих знакомых коллекционеров человека, которого вы, возможно, и не знаете? Я мог бы осторожненько навести справки после вашего отъезда.

— Да, вот и подоспело время уезжать, — задумчиво произнес старший.

И оба покинули аукционный зал.

Вот он — зев вулкана. Да, именно зев, а лава — это его язык. Тело же — живое, двуполое тело монстра, мужское и женское одновременно. Оно живет, ворочается, извергает, выбрасывает. Это утроба и бездна. Что-то живучее и в то же время омертвелое. Нечто инертное и оживающее время от времени. Но угроза не исчезает никогда. Порой ее можно предсказать, но в большинстве случаев — нет. И тогда вулкан прорывается своенравно, неукротимо, со зловонием. Не объясняется ли это его необузданной первобытной природой?

Невадо дель Руис. Гора Святая Елена. Ла Суфриер. Пеле. Кракатау. Тамбора. Каждый из этих вулканов дремлет, готовый пробудиться в любую минуту. Кинг Конг — ревущий гигант, который может обрушиться на нас всей своей тяжестью. Гигант, извергающий из своего жерла гибель всему живому, а потом опять погружающийся в дремоту.

Несущий погибель мне? Но я же ничего такого не сделала. Правда, мне случайно довелось побывать в тех краях, но это просто по заведенной привычке. «Где же мне еще жить, раз уж я здесь родился», — жаловался как-то один загорелый местный житель. Каждый человек должен где-то жить.

Разумеется, извержение вулкана можно рассматривать и как грандиозное пиротехническое зрелище. Особенно если принимать во внимание атрибуты его проведения. Это довольно длительное шоу, но, как говорит доктор Джонсон, им можно любоваться только с далекого расстояния. Величественность ему придает ярко-оранжевое пламя. Издалека извержение кажется самым великолепным зрелищем, жутким и вместе с тем захватывающим.

После легкого ужина у сэра С. мы выходим на террасу, вооружившись подзорными трубами. Сначала следует увертюра: из кратера вырывается столб белого пара, раздается гулкий рокот, похожий на грохот литавр. Затем начинается главная часть грандиозного зрелища: столб пара постепенно краснеет, распухает и поднимается все выше и выше, потом возникает разветвленная крона пепла, которая тоже вздымается вверх и наконец, расплющившись высоко в стратосфере (если зрителям повезет, то они увидят, как на склоны горы наползают красноватые и оранжевые облака), зависает там на долгие часы и даже дни. После этого следует каландо [3] От итал. calando — затихать, уменьшаться. . Если же смотреть на извержение вулкана с более близкого расстояния, то у наблюдателя внутри все замирает от страха. Этот рокочущий грохот, ужасный рев, от которого, кажется, вот-вот лопнут барабанные перепонки и вывернется все нутро, просто невозможно переносить. Рык не смолкает, его мощь все нарастает и ширится, и кажется, что громче этого звука уже и быть ничего не может. Он назойливо забивает уши, проникая до самых костей и вытряхивая душу наизнанку. Даже тех, кто регулярно приходит смотреть на это жуткое зрелище, вновь и вновь охватывает ужас, будто они наблюдают это впервые.