Стивен Прессфилд - Последняя из амазонок

Свою речь Тесей закончил восхвалением милосердия Ипполиты, Антиопы, даже Элевтеры и всего свободного народа. По его словам, даровав ему и его людям убежище, девы-воительницы поступили в соответствии с заветами Зевса Странноприимца, а стало быть, проявили не низменное, животное начало, побуждающее к беспощадной жестокости, но высокую гуманность, свойственную существам цивилизованным и одухотворённым.

С этими словами царь Афин сошёл с помоста, и раззадоренные полемикой слушатели стали вновь вызывать Элевтеру, желая услышать, сможет ли она опровергнуть доводы столь умелого оратора.

Элевтера, однако, заметила, как смотрела Антиопа на Тесея на протяжении всего этого спора, и поняла, что её подруга тронута красноречием чужестранца и склонилась на его сторону. По этой и некоторым другим причинам она отказалась говорить и, заявив, что является воительницей, а не оратором, предложила, чтобы от имени свободного народа выступила царица Антиопа. Втайне Элевтера надеялась, что, сделав афинянина и Антиопу противниками в публичном споре, она сможет задушить зарождавшееся между ними чувство. Она полагала, что пред лицом всего племени царица не дерзнёт принять сторону чужестранца, а выступив с возражением, настроит его против себя.

Я стояла слева от Антиопы и прекрасно видела её лицо. Хотя Антиопа отлично поняла, какие соображения скрываются за просьбой Элевтеры, деваться ей было некуда: шумное одобрение народа не позволяло царице отмолчаться. Потому она выступила вперёд и заговорила:

— Сёстры и матери, дочери, союзники и друзья, я взошла на этот помост не для того, чтобы опровергнуть доводы нашего афинского гостя собственными, но сделала это по призыву и требованию соплеменниц. Поэтому я буду высказывать не свои соображения, как поступал этот эллин, — тут она учтиво поклонилась в сторону Тесея, — но поделюсь с вами тем, что идёт от сути моего естества, что истекает из глубины моего сердца. Сердце же подсказывает мне, что человечество не способно подняться к богу путём совершенствования нравов, накопления знаний и усугубления умений: этот путь не приближает к богу, но отдаляет от него. Наш гость называет божьи творения зверями; я же скажу, что нам стоило бы гордиться этим именем. Давайте сделаем их нашими наставниками — будем учиться у земли и её стихий, у её четвероногих чад и крылатых властителей воздуха. Они явились от лика создателя и говорят на его языке, не нуждаясь ни в толмачах, ни в наставниках. Из всех тварей земных лишь люди отдалились от бога, причём отдалили их те самые искусства, которые наш гость считает возвышающими и облагораживающими. И чем больше овладевают ими люди, чем больше предаются они суетному мудрствованию, тем дальше уходят они от начала начал. Эллин, взирая на небо и степь, видит то, что сотворил бог. Я вижу самого бога. Нужны ли нам иные школы, нежели школа ветра и неба, зимы и лета, рождения и смерти? Творец мира есть единственный наш учитель, и в его книге уже написано всё, что нам нужно знать. Наш друг объявляет город высшим достижением человеческого разума, с помощью коего человек способен подняться из дикости к некоему высшему состоянию. В ответ я призываю его взглянуть на эту скалу. Или на это море. Сотворено ли одно или другое человеком? Нет, с тех пор как восходит солнце и проливаются дожди, человеку не удалось создать ровным счётом ничего. Ни неба, ни земли, ни зерна, ни лошади, ни даже камня. Скажу больше, даже богохульственные мысли посещают человека лишь по божьему же попущению, и человек не делает ни единого вздоха иначе, кроме как по милости небес. А бог зажигает и гасит луны и звёзды, и свечу нашей жизни задувает единым дуновением!

Пока она говорила, Тесей не сводил с неё глаз, и, хотя лик его оставался непроницаемым, было ясно: он чувствовал, что слова, которыми Антиопа опровергала его доводы, действительно зарождались в недрах её сердца, а потому, хотя они и должны были падать на него как удары хлыста, они воспринимались им как поцелуи. Как видно, Тесей не просто был сражён стрелой Эроса. В лице носительницы совершенно чуждых ему представлений он встретил нечто такое, о существовании чего в людях вообще не подозревал. Узрев пред собою дух, не только равный его собственному, но даже превосходящий его, афинянин готов был склониться — склониться не столько перед женщиной, как бы ни восхищали его её красота и иные достоинства, сколько пред величием того духа, глашатаем и устами которого ей выпало стать.