Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Когда он склонился за лисой, Эльбек коснулся его руки:

— Скажи мне, есть ли что-нибудь красивее, чем кровь, пролитая на белый снег? Какое сочетание цветов!

Хутхай-Туфа резко выпрямился и пристально взглянул на хана. Эльбек, вытянувшись на стременах, подавшись вперед всем телом, смотрел на снег. От возбуждения ноздри у него раздулись.

— Есть, мой повелитель. Белая кожа и румяные щечки, похожие на яблоки, жены вашего сына Харгацуг-Тугренг-Тимура — Ульзейту-ханум краше алой крови на снегу.

Эльбек-хан ничего не ответил. Привстав на стременах, он впился в Хутхай-Туфу колючим взглядом. На побагровевшем лице глаза сверкнули рыжими огнями, как у кота, заметившего мышь.

Приторочив лису, они ослабили поводья. Выпуская клубы пара из ноздрей, лихие кони зарысили по холмам. Хан, ехавший впереди на расстоянии длины чембура {13} 13 Чембур — длинный повод (для привязи коня). , внезапно придержал скакуна и поравнялся с Хутхай-Туфой стремя в стремя. Узкие глаза Эльбека превратились в щелки. Хутхай-Туфа знал, что означает этот взгляд, пронизывающий словно до костей. Так хан смотрел, желая поделиться чем-то затаенным, скрытым от других. И Хутхай-Туфа весь превратился во внимание.

— Ты сказал — Ульзейту-ханум?

— Да, повелитель, так зовут вашу сноху. — Коварный старец сразу понял, куда клонит хан, и нарочно произнес «сноха», чтоб подчеркнуть всю сложность замысла Эльбека. Хан снова промолчал.

Как опытный ловчий, натаскивающий беркута, Хутхай-Туфа терпеливо ждал развязки. Словно и в мыслях ничего не держал, теперь он ехал подле хана, беспечно напевая.

— Устрой, ты ведь можешь, — обронил невзначай хан и, хлестнув жеребца, не дожидаясь ответа, пустил коня во весь опор.

— Устрою. — Старик все понял с полуслова.

Так, накинув на хана невидимый аркан, Хутхай-Туфа вернулся с охоты в веселом расположении духа.

Вскоре сын Эльбека Харгацуг-Тугренг-Тимур неожиданно покинул бренный мир. Немилосердной смерти безразлично, — богат или беден ее избранник, — к одному она спешит, а к другому запаздывает. О внезапной загадочной смерти молодого хана-наследника шептались во дворце, слухи разнеслись по степи, потоки слез пролились на свежую могилу, и не успели объятия земли скрыть молодое тело, как тут же немощная плоть старика, терзаемая жаждой, вторглась в сад лилейных бедер Ульзейту-ханум. Но вскоре страсти угасли. Пресыщенье наступило быстро.

Эльбек не оправдал надежд Хутхай-Туфы. Сноха не привлекла новизной. Кровь быстро оскудела и погасила вспышку стареющего сердца, желание сменили угрызенья совести, тоска по сыну; хан таял с каждым днем. Тут и вдова — юная ханум — приметила, как хан меняется в лице при встрече с Хутхай-Туфой, как он сверлит его жестокими глазами. Заметила и поняла, что все коварства задумывает старая лиса. Она решила действовать и кровью заплатить за кровь.

— Мой повелитель, как вы поступите с нахальным псом, сующим морду в ваше блюдо? — спросила как-то юная ханум, массируя ступни Эльбеку.

— Как поступлю? Огрею палкой, тогда он с визгом убежит.

— Ну если так, я вам скажу: один бесстыжий пес-ворюга давно мечтает о вашем чистом блюде.

— Кто он? — Эльбек невольно вздрогнул, лег на живот.

— Чтоб не было у вас сомнений, не лучше ли вам лично убедиться? Не за горами это время. Немного потерпите, повелитель.

С того самого дня Ульзейту-ханум иначе стала относиться к Хутхай-Туфе. Она точно знала, когда он во дворце, строила ему глазки, всячески выказывала свое неравнодушие. Как устоять перед лучистой молодостью? Дьявол попутал Хутхай-Туфу, его бросало в дрожь при виде Ульзейту-ханум. А хитрая женщина, как лисица, перевернувшаяся несколько раз на свежем снегу, завораживала низко парящего старого беркута, и однажды он камнем рухнул, когда ханум была в своих покоях.

Среди пуховых подушек беспечно она раскинулась на мягкой перине, лежала словно очищенное от скорлупы яичко. Тихий стон приоткрыл ее сочные губы, черные глаза страстно смотрели на старика. У Хутхай-Туфы сперло дыхание, засосало под ложечкой, он грубо смял ее нежные груди, навалился на нее. Хутхай-Туфа не помнил, что было дальше, видел только, как горящими углями гневно загорелись глаза Ульзейту-ханум, как легко вывернулось ее гибкое змеиное тело. Два великана, телохранители ханум, поволокли его за ноги по полу. А когда из последних сил он поднял голову, над ним сверкнул ятаган надвинувшегося на него грозного Эльбек-хана. Гулко стукнулась о пол отлетевшая голова Хутхай-Туфы, и остекленевшие зрачки впились в потолок.