Марина Кравцова - Царский венец

— Что, мой дорогой?

Он не ответил. Глаза его погрустнели, и в то же время в них промелькнуло что-то жёсткое и волевое, выдавшее тайные мысли мальчика. Несомненно, он, как и все они, хотел бы вернуться к прежней жизни, но вернуться уже лицом, облечённым властью, чтобы навести порядок в сходящей с ума стране. Вряд ли такие мысли часто возникали в голове весёлого, шаловливого ребёнка, который, быть может, сам того не сознавая, держался за свою весёлость и шаловливость как за единственное спасение; но осознание себя будущим державным монархом было заложено в нём глубоко внутри с самого рождения — и это было наследством. Наследством, которое сейчас может оказаться страшным.

Александра Фёдоровна провела рукой по густым, всё ещё слегка вьющимся волосам сына.

— Молись, Алексей! Государю, мне и вам, нашим детям, не остаётся ничего иного. Мы больше ничем не можем помочь нашей Родине. Только молитвой.

Кобылинский понимал это и, как всегда, постарался помочь. Накануне праздника Рождества Пресвятой Богородицы семья услышала весть, которая стала воистину праздничным подарком: завтра они наконец-то пойдут в храм!

Встали с рассветом — радостные, светлые. Княжны накануне тщательно отутюжили платья. Сияющие, нежные — веяло от них каким-то особенным внутренним торжеством. Алексей притих, посерьёзнел. В самом празднике Рождества Божьей Матери было что-то родное, уютное, отрадное, очень близкое царской семье и утешительное для них.

Солдаты стояли по обе стороны дороги, по которой семья и слуги следовали в храм через общественный сад. У солдат напряжены лица. Любопытствует народ: спешит улучить момент и посмотреть на тех, кто ещё не так давно в незамысловатом представлении простых людей стоял чуть-чуть ниже Самого Бога. Но и нынче не умерло полностью благоговение — хоть и смешанное со страхом, проявляется оно в выражении лиц, в почтительных жестах и позах. Многие крестятся, становятся на колени. Все без шапок. Но царственные узники проходят очень быстро. Они не хотят давать повода для роста напряжения, которое ощущается вокруг. Не стоит волноваться сейчас, разрушать молитвенное настроение, ведь впереди такая радость — Литургия. И кто знает, когда теперь эта радость повторится вновь...

Праздничный обед тоже был хорош. Монахини Ивановского монастыря прислали к царскому столу пряники, мёд, пирожки, крестьяне передали узелки с яйцами, горшочки с маслом. Иначе жители Тобольска и его окрестностей не могли выразить своё почтение и сострадание бывшему царю и его семье, и вся эта снедь, подаренная с любовью, казалась особенно вкусной.

После обеда сёстры вышли на балкон. День был тихий и радостный — солнечный день ранней осени, и даже в воздухе ощущался праздник.

— Машка отдала свой гостинец солдату, — на лице Анастасии появилась смешная гримаса. — Я сама видела! Мари, не красней!

Мария, которую сёстры и брат частенько называли Машкой, и впрямь покраснела, но ни капли досады не отразилось на её лице — она уже привыкла к постоянным шуткам болтливой Насти. Мария была теперь румяной большеглазой красавицей, она очень быстро за последнее время превратилась из полной медлительной девочки в прекрасную стройную девушку, физически очень сильную, — как говорили, в деда, Александра III. Но детское добродушие с возрастом не уходило из сердца Мари, которую раньше называли «большой толстый Туту». Сердиться на любимую сестру Мария была не в состоянии. В отличие от Ольги она вообще не знала, что такое сердиться, она умела только печалиться и молча грустить, но сегодня, к счастью, для этого не было повода.

— Перестань дразнить Мари, Анастасия, — строго выговорила Татьяна. — Этот караульный местный, и у него здесь больной ребёнок. Мария ведь всё всегда узнает про всех солдат, про их жён, детей. И вовсе не ради каких-нибудь пустяков.