Марина Кравцова - Царский венец

А всё ж таки и такое было. Станет государь устраивать огород, дети куски дёрна переносят и складывают в кучи, а тут возьми да подойди какой-нибудь часовой:

— Давайте, Николай Александрович, помогу, — и улыбается. И бывший царь улыбается, и на сердце у обоих становится легче и радостней.

Дни проходили, похожие один на другой, но не было дня, когда Николай Александрович не задумывался: ведь навсегда не оставят здесь, в родном дворце, в любимом доме. Что же дальше-то будет?

Был уже август месяц, когда приехал во дворец Александр Керенский, теперь уже министр-председатель, и сообщил, чтобы семейство готовилось к отъезду.

— Не забудьте запастись тёплой одеждой, — предупредил, отводя глаза.

— Значит, не в Крым? — сердце у Николая дрогнуло. Крым им обещали до того с полной уверенностью.

— Нет, — Керенский не хотел встречаться глазами с бывшим царём. — Тобольск. Это... поверьте... только ради вашей же безопасности. Поверьте мне!

— Не беспокойтесь, — мягко успокаивал главного стражника узник, приговорённый к ссылке. — Мы вам верим, Александр Фёдорович. Мы вам верим.

Накануне отъезда справляли день рождения Алексея. Грустный это был день. Возле чудотворной Знаменской иконы Божией Матери, принесённой в дворцовую церковь из Знаменского храма, обитатели Александровского дворца, которому завтра надлежало осиротеть, горячо молились о благополучии предстоящего путешествия. Почти все плакали, не стесняясь. Небольшой по сравнению с соседним Екатерининским, славный, уютный дворец, с которым столько связано, в котором столько пережито... Больше царская семья никогда не увидит его — всё это понимали. Каково покидать родной дом, отправляясь в неведомое?

После обедни святой образ уносили. Николай и Александра, их дети и близкие друзья, которых сейчас семья воспринимала именно как друзей, а не как свиту и слуг, долго смотрели с балкона вслед. Граф Бенкендорф плакал, у него было особое горе — старость и болезнь препятствовали ему сопровождать семью любимых государей в Тобольск, как это решились сделать Жильяр и Долгоруков, Гендрикова и Шнейдер, Боткин и Деревенко. Баронесса Буксгевден оставалась по той же причине, что и граф, мечтала, оправившись от болезни, присоединиться к семье уже в Тобольске. А граф чувствовал, что для него прощание — навеки. Он смотрел на священников, несущих чудотворную икону от дворца, и думал: «Это прошлое уходит от нас, чтобы никогда не вернуться назад».

В вагоне было душно. Жара и пыль не давали свободно дышать. На всех станциях в оцеплявшемся войсками составе приказано было занавешивать окна — к досаде детей, так желавших после царскосельского заключения вобрать в себя как можно больше впечатлений.

Но вагон, удобный, комфортабельный, с мягкой мебелью, был хорош — поезд принадлежал миссии японского Красного Креста.

Не имея возможности разглядеть что-либо на станциях, дети и государь вознаграждали себя прогулками вдоль железной дороги, когда поезд каждый вечер останавливался на час. По вечерам жара спадала, в воздухе становилось свежо, на сердце — отрадно. Тихое спокойствие и мир нисходили с вечерним уютом на землю и в души пленников. Дети медленно шли по колено в траве, набирая охапки полевых цветов, иногда отправляя в рот горсти сочных ягод. После жизни за забором это было прекрасно, притуплялась даже горечь от сознания, что свобода эта призрачна. Солдаты охраны бродили тут же рядом. Основной их состав в количестве более трёхсот человек вёз второй поезд, шедший вслед за тем, что увозил в ссылку свергнутых царя и царицу, бывшего наследника, великих княжон, их свиту и слуг.

Александра Фёдоровна не выходила гулять. Последние события подорвали её здоровье основательно, и болезнь не позволяла ей покинуть душный вагон, чтобы прогуляться вместе с мужем, а потому и очарование вечеров позднего лета не успокаивало её.

В открытое окно императрица с грустной улыбкой наблюдала, как Алексей возится со своим любимцем — чёрным спаниелем Джоем, как умный пёс с блестящей волнистой шерстью подпрыгивает к его вытянутой руке.

Неожиданно фигура в гимнастёрке загородила от неё сына. Солдат смущённо хмыкал, и государыня, тревожно нахмурившаяся было, увидела в его грубых руках свежий букетик нежных васильков. Солдат протягивал через окно цветы — они безмятежно смотрели на уставшую женщину, отражая частичку синеющего к осени неба.

— Вы это... Александра Фёдоровна... возьмите уж, — пробормотал парень.