Владислав Романов - Смерть во спасение

— Я передам это королю, великий князь, — склонив голову, вымолвил Юлиан.

— Время ещё есть, чтобы подготовиться к дружному отпору. Мы можем и одни справиться, но негоже молодому королю прятаться за спины соседей, пора проявить и собственную удаль. Передай королю, что мы просим не о помощи, хотя и это было бы не худо, а хотим с ним вместе биться против общего врага. И пусть ваш король не думает, что до Венгрии более тысячи вёрст и монголы туда не доберутся. Он заблуждается...

Георгий закашлялся, закрыв лицо ширинкой, вытер ею слёзы.

— Прошу простить, меня одолела хворь...

— Видя ваше состояние, я не хочу более утруждать вас, ваша светлость, своей беседой. — Монах поклонился, намереваясь покинуть покои князя, но тот сделал нетерпеливый жест, призывая Юлиана остаться.

— Я хочу, чтобы венгерский король правильно меня понял, — взволнованно заговорил Георгий. — Мы просим не помощи, а ищем заединщиков в ратном деле. Княжества, соединённые одной верой, должны держаться сообща. Поодиночке степняки легко нас уничтожат, вместе же мы великая сила. Я хочу зазвать всех наших южных и северных князей со своими дружинами, мы соберём огромную рать и встанем, как скала, на их пути...

Георгий заморгал, смахнул платком болезную слезу. Юлиан молчал. Он знал, что венгерский король никакую дружину на подмогу владимирскому князю не пошлёт и бесполезно его даже уговаривать, хотя в словах русского властителя крылась несомненная истина. Оттого Всеволодович и беспокоился больше обычного.

— Мы сами то и дело ссоримся, драчливы, как дети, мелкие обиды застят глаза, самолюбие своё ставим выше всего, готовы родного брата удавить за поперечное слово... — Князь тяжело вздохнул. — И я таков был, и себе осуждение сие выношу, сам каюсь в грехах этих, но более не хочу их совершать, ибо вижу, что сила вражья зажата в одной властной руке. Таковую и мы создать обязаны! Вы понимаете меня, святой отец?..

— Я понимаю вас, ваша милость, и мне ведомы волнения ваши, а потому даю слово, что постараюсь вразумить правителя своего, и пусть Господь нам в том поможет.

Юлиан поклонился князю и, попрощавшись, ушёл. Вернувшись ко двору короля Белы, только что принявшего королевскую корону из рук своего отца Андрея, он искренне попытался заронить тревогу в сердце молодого самодержца, рассказывая о диких монголах, не знающих пощады и готовящихся завоевать не только Русь, но и Венгрию, однако властитель и слушать о том не захотел. Посылать свою дружину на выручку далёкому северному князю Георгию, обескровить себя — это ли не глупость, когда другой русский князёк Даниил Романович со злобой дышит в спину новому королю, отняв у его младшего брата Андрея Галич, отданный ему ещё Мстиславом Удалым. Теперь он обязан защищать брата, как это делал в своё время отец. И как тут без дружины? И что значат наравне с этим страхи, разносимые впечатлительным монахом? Русичи сами — дикое племя, они постоянно с кем-то воюют, у них много княжеств, где каждый правитель содержит свою дружину, вот пусть и объединяются.

Король ел сладкую янтарную грушу, и сок стекал по подбородку, капая на его красный бархатный камзол, но Бела даже не замечал этого, разглагольствуя о русичах и с улыбкой поглядывая на черноглазых мадьярок-вышивалыциц, чьи смуглые ловкие руки легко взлетали над большим гобеленом в парадном зале королевского дворца, а тёмно-вишнёвые взоры успевали постреливать в сторону молодого короля.

— А коли к нам эти глупые монголы вздумают сунуться, мы и без русских князей им отпор сыскать сумеем! — самоуверенно заявил Бела. — Сами управимся, святой отец, не сомневайтесь.

Он доел грушу, вытер платком красный чувственный рот и уже откровенно стал разглядывать молоденьких мастериц, не скрывая к ним своего мужского интереса. Они мгновенно зашушукались, послышался взрыв смеха, и Бела лихо подкрутил чёрный ус, кокетливо топнув ногой в новом сафьяном сапожке. Ещё через минуту, шумно вздохнув, он отправился верхом на прогулку, напрочь забыв, о чём толковал с монахом.

«Не понял меня его величество, я не сумел ему толком объяснить грядущую опасность! — с огорчением подумал про себя Юлиан. — Господи, вразуми его, просвети, отведи беду от всех нас!»

Монах трижды жарко перекрестился, зашептав про себя слова молитвы во спасение короля.

Барон Корфель с тремя крестоносцами добрались до Риги глухой ночью. Пришлось потратить полчаса, чтоб разбудить дозорных, слуг, приказать им согреть воды для мытья и принести поесть. Всю дорогу он раздумывал о судьбе великого магистра, которого бросил в отчаянную минуту, не попытавшись даже защитить. Он не привык праздновать труса. В самых сложных испытаниях он ввязывался в бой, и его бесстрашие спасало отчаянное положение. Но тут его разум мгновенно оценил блестящий тактический ход противника, который, подобно льву, напал на спящую лань. И спасти дружину, охваченную паникой, он не мог. Закланной же овцой становиться не хотелось. Не выходил из головы и дорожный сундучок, о каковом признался ему Волквин. Всё это и подтолкнуло решение.