Владислав Романов - Смерть во спасение

Несколько мгновений юный полководец раздумывал, опустив голову.

— Мы всё сделали, как ты велел, мы победили, и не о чем дале рассуждать, — торопливо заговорил воевода, боясь, что княжич передумает. — Ты нас вёл, твоя воля во всём.

— А коли моя воля, — неожиданно посуровел Александр, — так пусть снесут всё в общую кучу. А на совете воевод при дележе золота я сам расскажу о твоей заслуге и попрошу о награде. Негоже мне с первой брани о своей выгоде печься.

— Княже! — не выдержав, бросился перед ним на колени Гундарь. — Поверь мне: из десятка походов только один бывает столь удачный, как этот! Тебе же скоро своей жизнью зажить придётся, Ярослав большую часть добычи свозит к себе, в Переяславль, а ты ныне и о матери должен думать, о новгородском доме, о будущей жене своей, детях. Без нужды живёт, кто деньги бережёт, так народ мудрых отмечает. Мы ворвались первыми в шатёр, нам и богатства эти.

Вдруг послышался странный шелест, точно кто-то выдохнул несколько непонятных слов за спиной у княжича. Александр резко обернулся, но никого не увидел, хотя явственно почувствовал, услышал чужое дыхание.

— Быть может, и справедливы слова твои, воевода, но не хочу я в первом походе своём предстать перед всей дружиной упырём жадючим. Много хватать — своё потерять, а своё я по крупицам пока наживаю...

Ярославич вздохнул и, не сказав больше ни слова, вышел из шатра, оставив Гундаря с мрачным ликом, столь не по душе пришлись ему слова княжича. Воевода с шумом захлопнул крышки и кликнул сотника. Ещё через час новгородские дружинники, сидевшие в засаде, вывели из леса триста коней, захваченных без особого труда у крестоносцев.

Ярослав, узнав о самовольстве сына, пришёл в ярость. Он чуть с кулаками на Гундаря не набросился за то, что тот позволил княжичу взять власть на себя и начать действовать самостоятельно.

— Не шуми, отец, — остановил его брань княжич. — Никто мне ничего не позволял, и вины в том нашего воеводы никакой нет. Я сам и власть взял, и все решения установил единолично, поскольку ты сам поставил меня на княжение в Новгороде. Вот я по праву князя и рассудил всё.

Александр проговорил эти слова тихим, спокойным голосом, привстав с лавки, на которой сидел, пригладил пятерней непокорный чуб, свисавший на лоб, и Ярослав словно впервые узрел перед собой не дитё, а взрослого сына.

— Вон как, — промычал он, ещё не зная, то ли являть своим ликом гнев, то ли милость. — Вон как! Хыхх!

В другое время он бы не спустил нахальному мальцу такого самовольства. Озлило князя и то, что два сундука с золотыми да серебряными монетами Александр распорядился отдать в общее добро, от которого княжеской семье достались лишь крохи, ибо сам он большого добра у литвинов не сыскал. Однако сразу же по возвращении в Новгород ему доложили, что княжича Андрея привезли в Переяславль, и эта весть смягчила душу Всеволодовича.

— Хочешь единолично княжить? — усмехнулся он. — Начинай! Поглядим, какой из тебя правитель.

Вернувшись в Новгород, Ярослав не пробыл в родном доме и трёх дней. Представил сына на вече, нежданно похвалив его за успешный разгром крестоносцев и захват денег. Новгородцы с радостью согласились принять княжича своим распорядителем, и отец, слыша восторженные выкрики из толпы, прославляющие Александра, невольно скривился: не думал он, что в душе его когда-нибудь возникнет зависть к собственному сыну.

От горящих корней «золотого дерева», как звали тёмно-жёлтый пустынный кустарник, исходил приятный сладковатый дух. В просторной тёплой юрте, где собралась вся семья покойного Чингисхана, Батый сидел вторым по правую руку Угедея, рядом с царевичами Менге-ханом и Гуюк-ханом. Здесь же присутствовал и один из старых «цепных псов» Темучина Субэдей, вызванный на курултай из Китая. Его узкое, как бритва, лицо за восемь лет, прошедших после кончины великого завоевателя, казалось, побронзовело и стало ещё жёстче. Лишь редкая седая бородка да потерявшие свою чёрную густоту зрачки свидетельствовали о том, что время коснулось и его.

Угедей говорил тихим монотонным голосом, почти выпевая слова, но орлиный гортанный клёкот великого хана проникал в сердце каждого полководца.

— Живущий ныне в Поднебесной несравненный в своих подвигах Темучин, наш незабвенный Чингисхан, явился этой ночью мне во сне и сказал: «Я обещал сыну Джучи и своему внуку Батыю, отдавая улус на Яике, что мы расширим его пределы до самых северных и южных границ, включая Сибирь, Волжскую Булгарию, Каспий, Придонье и всю Русь, дабы завершить большой круг наших общих владений с центром в Каракоруме. Батый уже созрел, чтобы управлять северным царством. И помочь ему создать его должны все темники ханства». Мы не вправе ослушаться этого завета, и теперь пришла пора, дабы исполнить его... — Угедей медленным взором обвёл всех сидящих в юрте и не нашёл в их взглядах даже тени сомнений.