Анна Фуксон: Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912

Кроме этого, Наташа стала для мамы источником новостей в связи с тем, что ослабевшая Фирочка перестала слушать радио и смотреть телевизор. Новости приходилось «фильтровать», потому что мир вокруг стал меняться и к лучшему, и к худшему.

Можно сказать, что период «перестройки» был временем крайностей. С одной стороны, было дозволено практически все, даже то, о чем раньше и подумать было страшно – концерты еврейских исполнителей! При первой же возможности, большие любители театра, Наташа с Мишей пошли на концерт хазанов в зале им. Ленсовета. Они не до конца понимали значение слова «хазан», потому что Шалом-Алейхем в своих книгах называл их канторами, или певчими в синагогах. В программке было написано, что некоторые хазаны обучались пению в опере Ла-Скала в Милане, некоторые приехали из Израиля, а остальные – из больших городов разных стран мира. Но зрителей Ленинграда трудно было удивить высоким уровнем пения и местных, и гастролирующих исполнителей. Однако тут было нечто, чего они до сих пор не знали.

Когда хазаны появлялись на сцене по одному и пели на иврите свои партии, Наташа с удовольствием слушала их приятные голоса, не понимая значения того, что они поют. Слова на иврите звучали странно, но не казались ей чужими, словно она уже слышала этот язык когда-то в детстве. Огромный зал реагировал сдержанно. После пиютов (религиозных песнопений) они исполнили несколько песен на идише, языке, который был еще на слуху у многих из зала. Но и на это зал прореагировал спокойно – аплодировали, но без восторга. В конце концерта хазаны пели и танцевали на сцене вместе. Огромная аудитория слушала внимательно, но никто даже не улыбнулся.

Однако артисты явно хотели разогреть эту северную, неприступную аудиторию, из которой им никак не удавалось выжать ни капли эмоций. И тогда они спрыгнули со сцены и прошлись в танце, забавно подпрыгивая, по узкому проходу. Зал встал, чтобы видеть их, и не издал ни звука. И вдруг Наташа почувствовала, как что-то прорвалось у нее внутри, словно хлынула плотина. Глаза наполнились слезами.

Она посмотрела вокруг себя и увидела, что соседи плачут, как и она сама. Никогда прежде не приводилось Наташе собираться в таком большом зале с людьми своей национальности, чтобы посмотреть в глаза друг другу. Даже не посмотреть в глаза, а испытать чувство локтя, почувствовать единство. Впервые в жизни она поняла, что эти люди чем-то близки ей. Она почувствовала себя частью этих людей, частью чего-то большего, чем оно было до того дня.

На том концерте что-то высвободилось в Наташиной душе, ей стало легче дышать, это был поворотный момент в ее мировосприятии. Слезы помогли ей избавиться от вечной боли изгоя, она ведь тоже, по примеру своей мамы, старалась плакать редко. Тогда Наташа узнала новое для нее ощущение – быть еврейкой и радоваться этому. По крайней мере, не бичевать себя и не страдать. Тогда же ей страстно захотелось понять, что же пели хазаны на языке своего народа, на иврите?

Возможности ходить на концерты еврейских исполнителей множились, и ленинградская замороженная еврейская интеллигенция, отвыкшая от подобных впечатлений, или совсем незнакомая с ними, постепенно оттаивала. На этих концертах стала появляться молодежь во все возрастающих количествах. Совсем зеленые подростки и юноши постарше танцевали в проходах и пели вместе с исполнителями. В это время приезжал и еврейский театр «Шалом» из Москвы. И, конечно, они пошли на гастрольное выступление известного тенора Михаила Александровича. А однажды из Израиля приехал прославленный кантор Шломо Карлибах. На сцене стоял пожилой мужчина, очень похожий на Карла Маркса, и пел божественным голосом.

Ленинградская аудитория была уже подготовлена к восприятию подобных произведений и реагировала бурным восторгом. Однако восторженнее всего изъявляла свои эмоции молодежь: она уже не удовлетворялась танцами в проходах – она хлынула на сцену и принялась отплясывать вокруг кантора. Он испугался за целость музыкальных установок и попросил всех спуститься в зал. Продолжение концерта проходило уже в более приемлемых культурных рамках, но на протяжении всего концерта пол большого Концертного зала у Финляндского вокзала вибрировал от танцев ликующей еврейской молодежи.

К сожалению, подобный «либерализм» не означал истинной демократии, ведь каждое выступление еврейских исполнителей сопровождалось угрозами со стороны антисемитов и вызовом милиции. Тем не менее, Наташа и Миша надеялись, что их частный, «еврейский вопрос», будет решен в ходе решения больших социальных проблем перестройки, и не спешили с выводами. Так же думали и их верные русские друзья, которые поддерживали их все эти годы. Их вдохновляла публикация ранее запрещенной литературы в толстых журналах, немыслимые партийные съезды, открывающие перспективы развития страны в открытом эфире, прямо по телевидению, выступления незабываемых политиков Гаврилы Попова, Юрия Афанасьева, Галины Старовойтовой. Когда же они увидели на экране телевизора «зашикивание», а потом и только что не затыкание рта мужественного, измученного ссылками и пытками Сахарова, они крепко задумались о смысле «новой демократии». И тогда произошли события, которые объяснили им ее истинный смысл: при такой «демократии» можно все.