Анна Фуксон: Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912

Однако приступы грусти редко посещали Фирочку. Большую часть времени ее оптимистичный характер помогал ей видеть светлую сторону жизни. Но в их семье она объективно страдала от одиночества, потому что все были заняты своими делами – дети ходили в школу, посещали кружки, делали уроки, смотрели телевизор в большой комнате, бегали гулять, а взрослые много работали. Хорошо, что телефонные разговоры внутри города были бесплатными, и она могла без помех поговорить по телефону со своими подругами. И они тоже частенько звонили ей. И, само собой разумеется, что дом был полон книгами, и она успевала много читать, а по вечерам делиться прочитанным с детьми и внуками (если те были готовы выслушать ее).

И все же и ее слабое здоровье, и одиночество, которое усугубилось после того, как одна за другой стали покидать этот мир ее любимые подруги – все это заставляло ее размышлять о смерти. Она видела, что хотя ее дети работают очень много, их зарплат с трудом хватает на самое необходимое. А ей так хотелось оставить им после себя что-нибудь материальное, но она не накопила капитал и не приобрела имущества. Единственной ценностью Фирочки были старые облигации, которые государство заставляло покупать своих граждан еще до войны и в послевоенные годы. Хотя Сталин использовал бесплатный труд миллионов заключенных, хозяйство работало плохо, в ущерб себе. Тогда страна начала грабить своих граждан в скрытой форме – она заставляла их покупать облигации и обещала расплатиться с ними в неопределенном будущем.

Родители Илюши и Наташи в молодости послушно исполняли свой долг – они покупали облигации и отдавали за них свои последние деньги. Прошла и закончилась короткая и полная испытаний жизнь Сани, но государство так и не начало возвращать деньги за старые облигации. Прошла и тоже подошла к концу чуть более долгая и такая же трудная жизнь Фирочки, но у государства не появилось ни малейшего желания расквитаться за свои былые долги. И тогда Фирочка разложила свои и Санины облигации в три больших вощаных конверта и надписала их: Олежеку, Катюше и Сашеньке – всем своим внукам. Она угадала правильно, в поздние годы перестройки, когда Фирочки уже не стало, государство действительно начало публиковать в газетах таблицы с номерами старых облигаций. Процесс этот был медленным. В течение нескольких лет публиковались таблицы с номерами «выигрышных» облигаций сначала 40-х, потом 50-х годов.

После смерти Фирочки, Илюша и Наташа отстаивали огромные очереди в сберегательной кассе, чтобы получить мелкие суммы, которые оставила их мама своим внукам в качестве «наследства». Когда-то эти суммы были огромны и неподъемны для их родителей, которые голодали, но вынуждены были отдавать их в пользу государства. Теперь же, после многочисленных денежных реформ, они обесценились. Этих «наследных» денег их детям теперь хватило бы разве что на карманные расходы, хотя они совсем не были избалованы. Да и кому их было баловать? Ведь зарплаты и Наташи, и Илюши, несмотря на их высокие ученые степени, были невелики. Особенно в период «зрелой перестройки», или скорее уже начала 90-х годов, когда все вокруг посыпалось в один миг, и зарплаты начали выдавать с большой задержкой, многих уволили, и они жили, как и все, в скромности, граничащей с бедностью. И у Наташи не было сил объяснить своим детям, почему «наследство» такое мизерное, хотя и дедушка, и бабушка честно трудились всю свою сознательную жизнь и отдали все здоровье на благо своей страны.

До самых последних лет жизни Фирочка оставалась верна себе. Она сохранила основной стержень своего характера – необычайную отзывчивость по отношению к людям, способность сопереживать другому человеку и немедленно откликаться на его страдания. «Добрая ты душа», – сказала о ней когда-то бабушка Ольга, которой никогда не знала Наташа, но эти слова передала ей тетя Катюша, и она запомнила их на всю жизнь, как и все другое, связанное с любимой тетей. Что же касалось постоянных ударов судьбы по отношению к самой Фирочке, то к ним она относилась с прежним мужеством и, можно даже сказать, стоицизмом. И все же было нечто из ее прошлого, что глубоко вошло в ее сознание и продолжало влиять на него, хотя сама она об этом не подозревала. Прежде всего, это была Ленинградская блокада.

Само по себе слово «блокада» было частым словом в лексиконе Фирочки. Оно для нее было связано с борьбой за жизнь ее сына, мамы и сестры. Но было здесь еще что-то загадочное. О голоде, который она пережила, мама почти не рассказывала Наташе, как будто это было дело естественное, и нечего о нем говорить. Темы еды, голода и сытости были ниже ее достоинства и ею не обсуждались. В сущности, Фирочка всегда ела мало – не из-за отсутствия аппетита или желания сесть на диету. Просто привычку мало есть, которую она выработала у себя во время блокады, она сохранила на всю жизнь. Она привыкла удовлетворяться малым и оставлять еду мужу и детям, а позднее и внукам. Когда Наташа приносила из магазина что-нибудь «вкусненькое» и необычное, Фирочка всегда радовалась: «Я представляю, как Катюша и Сашенька будут это есть!»