Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

Посол её величества заметно побледнел.

— Чем вздорно тешить себя массою упрёков, отягощённых предрассудками вражды, ответьте лучше на один простой вопрос: кто первым встал на сторону Североамериканских штатов и легкомысленно, с какой-то странною поспешностью, признал независимость государства, которое обязано своим существованием масонам?

— Российская империя, — выдержал его упорный взгляд Николай Павлович. — При Екатерине II.

— А с кем американцы воевали? — тоном школьного экзаменатора, лишённого иллюзий относительно его ума и мало-мальски обязательных познаний, допытывался Генри Эллиот, стараясь быть угрюмо-равнодушным.

— С Англией, — без промедления откликнулся Игнатьев. — С короной британской империи.

— Вот вам и ответ на ваш вопрос: отчего нет мира между нами? — гримаса недовольства придала лицу английского посла обиженное выражение. — Поддержи вы тогда нас в борьбе с американцами, мы по гроб жизни были бы обязаны вам сохранением своего мирового господства. Но Россия захотела ослабления наших позиций и неразумно в этом преуспела. Вот с той поры Англия и стала вредить России.

— Всегда и всюду, — уточнил Игнатьев. Постоянно.

— Согласитесь, это справедливо. Разве нет?

— В каком-то смысле, да.

— А коли в этом есть резон, так стоит ли, скажите, обижаться за нашу внешнюю политику, сугубо жёсткую по отношению к России?

— То есть, вы нам мстите?

— Не постыжусь ответить «да»!

— Ну, что ж, я благодарен вам за откровенность.

— Прежде всего, за науку, — счёл нужным уточнить сэр Генри Эллиот.

Николай Павлович кивнул; мол, за науку благодарность наособицу.

— В суете мирской мы как-то забываем про историю.

Посол её величества погрозил пальцем:

— Историю нам нужно помнить ежечасно, поскольку лишь она хранит в своём ларце ключи от потайных кулис того театра, что носит имя будущих времён.

Игнатьев благосклонно промолчал. Упорствовать в споре, равно, как и уступать, можно и нужно, но только строго до определённой черты.

Не сказать, чтобы они погрызлись, но поцапались.

Нависшая над Перой дождевая туча, грозившая исторгнуть из себя единым ливневым потоком уйму воды, к удивлению встревоженных торговцев, спешно убиравших свой товар и прятавшихся под навес, обронила лишь несколько капель, и довольно быстро превратилась в малое, ничем не примечательное облако, словно близко к сердцу приняла вполне понятное людское беспокойство.

Гром поворчал и смолк, как умолкает цепной пёс, уставший скалить зубы.

Над куполом св. Софии снова ярко засветило солнце.

— Превосходно! — воскликнула Екатерина Леонидовна и даже хлопнула в ладоши, радостно и как-то по-ребячьи. — Срочно выезжаем на прогулку.

Игнатьев приобрёл для неё в Вене изящный лёгкий шарабан, и она теперь при всяком удобном случае по-форейторски правила им, задорно щёлкая бичом и понукая парой лошадей. Николай Павлович брал с собой детей, усаживал их рядом на сиденье, и отправлялся за город. За эти годы лоб его заметно облысел и прикрывался тщательным зачёсом. Всегда крепкий телом, статный, рослый, Игнатьев могутно раздался в плечах, пополнел. Сказалась жизнь «затворника-сидельца», как он сам посмеивался над своим образом жизни. Но в душе он остался всё тем же, пылким страстным патриотом и пропагандистом славянского братства. Он по-прежнему был добр и снисходителен, довольно мягок с подчинёнными, благоволил сотрудникам, просителям, всем ищущим его поддержки и защиты, чем вызывал ответную симпатию.

Устройством семейного гнезда занималась Екатерина Леонидовна. Ей вменялось в обязанность вести домашнее хозяйство, следить за воспитанием детей, и возглавлять больничный комитет. Ещё, конечно, принимать гостей, когда в российской миссии, по четвергам, устраивались званые обеды, организовывались просветительские вечера и задавались пышные балы. Всякий раз, когда она появлялась на публике в роли хозяйки, она была само очарование. Окружая гостей неизменной заботой, Екатерина Леонидовна всякий раз замечала, что и она окружена всеобщим восхищением. У неё не было желания изображать из себя светскую львицу в «домашних условиях», пресытясь ролью «королевы» на посольских вечерах, и любители салонов стали собираться на квартире Хитрово. Михаил Александрович и его жена были людьми компанейскими. В какой-то мере это было обусловлено тем, что оставаясь наедине, они не переставали выяснять, кто кого осчастливил в их браке? По всей видимости, суть семейных отношений заключалась для них в разрешении именно этого вопроса, напоминающего собой каменный пол, о который в течение долгих веков не один умник разбил себе лоб по старой, но верной примете: «Заставь дурака Богу молиться…»