Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

«Пожалуй, променяем кукушку на ястреба!» — внутренне насопился Игнатьев.

Огорчало и добавляло хлопот ещё и то, что прежний состав миссии заметно расшатался.

Первый драгоман Богуславский, сменивший в своё время старшего Аргиропуло, был откровенно вреден по своему туркофильству, недостатку такта и невоздержанностью языка. К тому же совесть у него не совсем чистая. Да и вечно оставаться первым драгоманом ему было нельзя.

Второй секретарь посольства Сергей Карлович Мюльфельд, по своему неприятному характеру, не мог садиться в первые секретари. Игнатьев прекрасно понимал, что оба его подчинённых обжились в Константинополе и свили себе здесь гнездо. Но их личные удобства никак не сходились с потребностями службы. Короче, на всех не угодишь. Как не угодишь на Екатерину Дмитриевну, жену второго драгомана Тимофеева, старожила посольства. Сам муж — дурак, добрый, суетливый и ужасно бестолковый, но его супруга — бой-баба, в полном значении слова! Умная, грамотная, деятельная; само собою не без хитрости. Интриганка с крутым норовом, страстная и языкатая. Она окончательно отбила у мужа рассудок и желание что-либо делать. Если бы муж и жена могли поменяться ролями, то Тимофеевы давно попали бы в желаемую ими должность первого драгомана. Когда Екатерина Дмитриевна не ссорится, то очень приятная женщина. Оба они — вполне русские люди, добрые, верные, воцерковлённые; их дети играли вместе с Лёней и Марикой и с любопытством разглядывали их новорожденного братца, названного Павлом.

Николай Павлович делал для Тимофеева всё, что мог, но, зная его бесталанность, не мог удовлетворить честолюбие его жены, которая успела подружиться с Катей и Анной Матвеевной.

Чем больше делаешь добра человеку, чем больше оказываешь внимания и снисхождения к его негодности и бестолковости, тем больше претензий, самомнения и неблагодарности. Игнатьев немало потёрся между людьми со сложными характерами, поэтому не искал ничего другого в своих подчинённых, как мало-мальски добросовестного исполнения лежащих на них обязанностей. Жизнь приучила ожидать самой чёрной неблагодарности, самой гнусной клеветы, наветов и попрёков, но это нисколько не мешало ему идти неуклонно и доброжелательно по пути, указывающему ему понимание собственного долга и служебной пользы. Он всегда старался пособить кому мог, наградить и не обидеть, тем паче, что на всех не угодишь. Иными словами, тяжело приобретать опытность в людях… на чужбине, среди постоянных конфликтов и разнородных неприятностей. Наставлять, формировать людей куда труднее, нежели делать что-то самому. Николай Павлович и рад бы не вздыхать лишний раз, не хмуриться, как советовал ему в своих посланиях отец, но, если бы одни политические заботы осаждали его в Турции — можно бы примириться. А то судебная и административная часть, всякого рода дрязги и тому подобное, доезжают вконец. Дело какого-нибудь одесского купца, которого обжулили в Стамбуле при расчёте, стольких нервов стоит, что впору бросить всё к шутам собачьим и сбежать.

Но вместе с тем постоянное общение с людьми и преодоление трудностей полирует характер и даёт запас благоразумия.

Как человек добросовестный, многосторонний, привыкший разрешать массу вопросов и взваливать на свои плечи целую гору забот, Николай Павлович постоянно заботился о подготовке к будущему своих молодых сослуживцев, видя в них первых учеников собственной школы дипломатии.

— Имя, честь, репутация — дороже всякого, самого возвышенного места, — говорил он им нередко. — Лично я готов довольствоваться куском хлеба и в деревне капусту садить, лишь бы сохранить нравственную свою независимость. Я не удобств, а правды ищу в исполнении обязанностей.

Рассуждая о дипломатической службе, Игнатьев всегда подчёркивал, что сама по себе служба не цель, а средство быть полезным обществу, народу, государству.

— Прежде чем выходить на широкое поле самостоятельной деятельности, постарайтесь воспитать в себе чувство Родины, без которого не будет проку от ваших карьерных усилий. Всё пойдёт псу под хвост! Служа Отечеству, ни на какой вершинке власти нельзя пробыть долго без русского, н а р о д н о г о чутья. Качество это природное, от нас независящее. Угодливостью швабской его не приобретёшь. Шушара исчезнет в своё время, — говорил он уверенным тоном. — С нами Русский Бог и великое наше «авось»! Не замай!

При этом Игнатьев не считал себя лучше других, милых его сердцу «русаков», а, следовательно, и незаменимым.