Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— Англичане и французы не знают, что делать. В их лагере большой переполох, — радостно откликнулся Игнатьев, вспоминая кислые лица Генри Эллиота и Буре. — А если Вселенский Патриарх хочет подражать Папе Римскому, то Православие и без него обойдётся.

— Всё так, — тронул рукой свои очки Владимир Александрович, поправив их на переносице. — Бог един, и основы православной церкви, церкви истинной, Христовой, остаются вечными и неизменными.

На следующий день Николай Павлович проводил его на пароход, шедший в Одессу, и устроил у себя на парадном обеде встречу двух военных штабов в лице американского генерала Шермана и немецкого принца Фридриха Карла. Немец с американцем, как вода с молоком сошлись! А когда и тот и другой почти в один голос сказали, что «государство это, прежде всего, армия», их приязнь едва не увенчалась целованием. Правда, потом, отведя Шермана в сторонку и поговорив с ним без посторонних ушей, Фридрих Карл сказал Игнатьеву, что американец «туп, как пробка».

— Он просто сапожник!

Через несколько дней в Константинополе возник пожар и уничтожил тысячи домов. Здание английской миссии, театр, славянские школы, роскошные ателье и фешенебельные магазины, редакции газет, банковские конторы и ювелирные лавки — сгорели дотла. Причём, несгораемые шкафы горели вместе с ценными бумагами не хуже деревянных сундуков. Неожиданное бедствие разорило множество народа, опустошило лучшую часть города, населённую греками, армянами и европейцами, но пощадило — слава Богу! — русское посольство. Об этом говорили, как о чуде.

Старожилы рассказывали, что в тысячу восемьсот тридцать первом году пожар уничтожил большую часть Перы, но это было ничто в сравнении с произошедшим несчастьем. Улицы были усеяны трупами. В надежде спастись люди выбрасывались из окон, сгорали заживо под рухнувшими кровлями жилищ. Много детей пропало без вести. Погорельцам помогали, кто как мог. Трудились сообща. И прежде в Пере было не очень-то весело, а теперь — просто ужасно. Куда ни глянешь — всюду пепелища.

Николай Павлович вынужден был покидать Буюк-Дере, наведываться в город, принимая меры по охране и ограждению русского посольства от возможного поджога и непрекращающихся грабежей.

В городе царила паника.

Игнатьев лично обходил все погорелые квартиры и биваки погорельцев. Тридцать пять тысяч человек в одночасье остались без крова. Люди жили в палатках, в земляных норах, на кладбищах.

В присутствии Николая Павловича из одного подвала вытащили десять трупов. Семья пыталась спастись, и была похоронена заживо. Три трупа — две дамы и мужчина продолжали торчать на балконе.

И дымящиеся руины сгоревших домов, и обгоревшие трупы, и вопли тех, кто оплакивал своих родных и близких, живо напомнили Игнатьеву Китай во время нападения на него союзнических войск. Тогда он впервые узнал, что значит, полностью сгоревший город, и какой невыносимой болью наполняется душа, накрытая волной людского горя.

Повсюду плач, стенания и ужас.

В адрес городской администрации, не сумевшей наладить противопожарную службу и своевременную помощь пострадавшим, сыпались упрёки и проклятия.

Николай Павлович тотчас составил Русский комитет призрения, и всем пострадавшим стали раздавать пособия.

Из числа российских подданных погорело пятнадцать семейств. Почти всем им Игнатьев дал приют в посольском доме и в Буюк-Дере. Государь пожертвовал на погорелых Перы семь тысяч рублей по первому же письму Игнатьева. Незадолго до этого он учредил в Буюк-Дере женскую школу. Николай Павлович и Екатерина Леонидовна просили одну тысячу ежегодного пособия от царской фамилии. Императрица отказалась за неимением денег. МИД поспешил сообщить Игнатьеву отказ, но, когда Николай Павлович и Екатерина Леонидовна возобновили просьбу, адресовав её графу Адлербергу, министру двора, то дети императора дали от себя триста рублей, а сам Александр II — тысячу, что доставило училищу тысячу триста рублей обеспеченного дохода и превысило все ожидания.

Встретившись со своим соперником, французским послом Буре, Игнатьев с удивлением узнал, что того отзывают в Париж с дальнейшим переводом в Бельгию, где было намного спокойней. На его место, якобы, назначен Лагертьер — бывший журналист и клерикал.

Хрен редьки не слаще!

К слову сказать, в последний год своего пребывания в Константинополе Буре притих и сделался для Николая Павловича вполне удобным, опасаясь всякой инициативы.