Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— Но там и доходы в пять раз выше, — возразил Игнатьев, неплохо знавший экономику развитых стран, благодаря своим беседам с бароном Редфильдом. — Мало того. Я наблюдаю разительное несоответствие расследования и наказания в делах о казнокрадстве. Почти все дела уходят, как вода в песок. — Он невольно усмехнулся. — Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: рука руку моет. Однако, пока не будут наказаны люди, которые участвуют в разграблении бюджетных средств на самом высоком уровне, быстрого выхода из кризиса ждать не приходится. Вам ли не ведать: кто у денег, тот и вор? Вам ли не помнить: кто руководит, тот и от рук отбивается?

— Я введу закон о казнокрадстве, волокитстве и бездействии! — решительно сказал Абдул-Азис. — Я не позволю разрушать страну.

— Мало знать закон, когда необходимо следовать ему. Вам надо защищаться.

— От кого?

— Прежде всего, от внутренних врагов.

— От греков и болгар?

— Отнюдь, Ваше величество. Вам надо защищаться от бесчестных губернаторов, продажных судей и политиканов.

— Мечтающих о конституции, гражданских правах и свободах? — злобно ухмыльнулся падишах, словно всех его врагов уже вели на казнь.

— Но не репрессиями, — предупредил его Николай Павлович, — а новыми рабочими местами, прибыльными производствами и достойными условиями жизни Ваших подданных, законопослушных налогоплательщиков. Они Ваша опора и защита. Иной опоры и защиты быть не может.

После аудиенции, во время которой Игнатьев заехал к знакомому гомеопату и тот назначил ему новый курс лечения. Николай Павлович взял пакетик с серными крупинками, и хотел было откланяться, как доктор огорчённо сообщил, что в Петербурге вспыхнула холера.

Игнатьев уже знал об этом. Немецкие газеты рассказывали о какой-то чуме в России, утверждая, что в Тверской губернии целый уезд (!) вымер, что никакие медицинские и административные меры не в состоянии остановить опустошения. Правительство принуждено вызвать медиков из Франции, Британии и Пруссии для борьбы со страшной болезнью, охватывающей Петербург.

— А у меня там семья, — с тревогой в голосе признался врач, — жена с тремя детьми и мать-старушка.

Николай Павлович поспешил утешить доктора.

— Молчание моих родителей, сестёр и братьев, заставляет меня считать газетные переболтушки злобною выдумкой.

Утром Николай Павлович похристосовался с женой, собиравшейся кормить малютку, и направился в церковь. Пасхальная служба продолжалась два с половиной часа. В алтаре сияло солнце. Пламенели свечи. Красные ризы священников символизировали радость жизни. Отец Смарагд с необычайным воодушевлением провозглашал.

— Христос Воскресе!

— Воистину Воскресе! — дружно отвечала паства.

После службы более шестидесяти чинов посольства и русских подданных разговлялись у Игнатьева.

Затем Николай Павлович отправился в Патриархию со значительною свитою и в сопровождении греческой миссии и сербского поверенного в делах. Он устроил настоящую праздничную демонстрацию, привлекшую в Патриархию множество народа и приведшую греков и болгар в восторг.

На следующий день Игнатьев побывал на конном рынке и купил себе славную арабскую лошадь, светло серую с крапинами, чрезвычайно напоминающую экстерьером его чертолинского Донца — хоть в гусарский полк определяй. Пробовал ездить — ни нога, ни живот не заболели. Слава Богу. «Буду продолжать», — решил Николай Павлович, отсылая лошадь на конюшню. Движение было ему необходимо: появились симптомы «сидячей болезни», которая, вероятно, и усложнила течение желудочных расстройств.

— Теперь приищи лошадь для меня, — сказала Екатерина Леонидовна, предвкушая удовольствие верховой езды. — Я непременно хочу ездить летом.

Её желание было понятно. Иной способ кататься в Стамбуле и в Буюк-Дере был просто невозможен. Мостовые находились в безобразном состоянии, а спуски зачастую ужасали.

После Пасхи солнце с каждым днём светило ярче, посольский сад благоухал сиренью, и Екатерина Леонидовна стала чаще бывать с малышами на улице.

Николай Павлович съездил в Буюк-Дере, проверил, как работают строители, удостоверился, что комнаты Анны Матвеевны, ребёнка и жены просохли (ни сырости, ни запаха в них не было), проведал могилку Павлуши и, по возвращении, сказал жене, что через месяц они переедут на вновь отстроенную дачу.

— Тебе должно понравиться. Там всё в восточном стиле.